Апрельское, или Секрет забытого письма
Шрифт:
— Подходишь, — возразила девушка, кокетливо тряхнув своими иссиня-чёрными волосами.
— Я же не женить тебя на себе хочу. Я лишь о ночи любви прошу, подарю такие ласки что тебе и не снились!
— И где ж ты всему научилась, умелица? — я расслышала в голосе Макса нотки насмешки. — Для незамужней цыганки потеря невинности — большой позор. Неужели семью свою опозорила, сошлась с кем-то вне брака?
Вера хмыкнула.
— Да и жена у меня есть, которую я люблю, — добавил Богорад, и сердце моё подпрыгнуло от радости. — А скоро дочь родится.
— Дочь? Откуда знаешь? — спросила Вера. — Талия-то у твоей жены тонкая, почти как у меня.
— Чувствую!
Цыганка
— Тогда назови её Верой и будет красивая как я!
Макс на это не ответил.
— А если скажу всем, что ты меня снасильничал? Или что улыбкой своей совратил, одурманил.
— Даже не удивлюсь, если так сделаешь, — процедил Макс, а я вся похолодела.— Подлость ваше второе имя.
— Яков тебя батогами забьёт, — довольная собой, Вера будто издевалась и смаковала подробности того, как будут истязать Максима. — Или к коню привяжет за ноги и поволочёт по камням.
— Его за это посадят, а тебя из табора выгонят,— невозмутимо произнёс он. — Так кому хуже сделаешь?
Она молчала. А потом вдруг произнесла:
— Мы не подлые. Мы добры только к своим. А ты чужак. Потому что сошёлся с русской.
— В младенчестве моего отца от верной гибели спасла обычная русская женщина. А потом он вырос и женился на другой русской женщине. И появился я. Если бы не русские, меня бы не было. Ни меня, ни отца, ни моего сына. Так что сама видишь — я наполовину славянин. А ты похожа на избалованного ребёнка, который требует очередную игрушку. Глупая, — бросил Максим и, повернувшись к девушке спиной, пошёл прочь.
[1] Героиня моей книги «Вера. Измена цыганки».
Глава 30
Мария не любила Веру. Это чувствовалось. Постоянно одёргивала, делала замечания, прикрикивала. С другими детьми она была ласкова и улыбалась. За что так взъелась на девушку? Спрашивать об этом мы не имели права.
Теперь, заметив Веру рядом с Максимом, я внутренне напрягалась. Цыганка и до плеча ему не доставала. Казалась такой крошечной! Он её избегал. Даже мне сказал, что она его задолбала. Именно так и выразился. Грубо, пренебрежительно. Он редко говорил о женщинах в подобном тоне.
Дядька Максима, Яков, пока так и не появлялся. А вот тётушка окружила племянника вниманием с лихвой. Вечером второго дня для нас организовали целое представление. Развели костры, девушки плясали и пели, юноши играли на гитарах. Когда какой-то молодой человек вышел в центр, взял инструмент и запел, зазвучали, кажется, очень знакомые слова. Но такой вариант исполнения я слышала впервые. Голос у певца был чудесный! Бархатный, будоражащий, достигающий самой души.
Белой акации гроздья душистые
Вновь аромата полны.
Вновь разливается песнь соловьиная
В тихом сиянье луны.
Помнишь ли лето: под белой акацией
Слушали песнь соловья?
Тихо шептала мне чудная, светлая:
«Милый, навеки твоя!»
Годы давно прошли, страсти остыли,
Молодость жизни прошла.
Но белой акации запаха нежного
Мне не забыть никогда!
Это была цыганская версия знаменитого романса. Следующая песня исполнялась на цыганском языке и оказалась более весёлой, даже зажигательной. Под неё так и хотелось пуститься в пляс! Едва зазвучали первые гитарные аккорды, как все девушки расступились, образовав круг. И в него вышла Вера. Гордо тряхнула смоляными локонами, вскинула подбородок, развела руки в стороны, придерживая края юбки, словно голубка, раскрывшая крылья перед полётом. Точёные девичьи плечики задрожали, одна
В какой-то момент она направилась в сторону Макса. Тот сидел у костра, положив руки на согнутые колени. Одетый в светлую муслиновую рубаху и бежевые шорты, он был очень хорош собой. В свете огня поблёскивали часы на его руке, в карих глазах плясали золотые искорки, а кожа приобрела какой-то медный оттенок.
Я играла с маленькой девочкой лет трёх. Весёлая и общительная малышка была почти единственной, кто безо всякого стеснения ко мне подходил. Со стороны видела, как Вера принялась кружиться перед Максом, будто танцевала только для него одного. Лицо Максима при этом стало непроницаемым, взгляд похолодел, на скулах заиграли желваки. Я в нём ни капли не сомневалась и была уверена, что никакой интрижки на стороне не будет. Но некоторые зрители принялись переглядываться, коситься на Макса, кривить губы в ухмылках.
Ночью мы долго гуляли по территории. Идти спать, несмотря на такой насыщенный день, не спешили. Спустились к берегу, разулись и шлёпали босиком по воде. Летняя крымская ночь была прекрасной, ею хотелось вдоволь надышаться, насмотреться на эти звёзды, наслушаться рокота моря и стрекота сверчков. Когда эти прекрасные звуки нарушил глухой крик, мы настороженно застыли и прислушались. Звуки ругани доносились со стороны дома Марии. Макс молча направился туда, а я поспешила за ним.
Здесь летом многие не запирают дома, оставляя на ночь двери открытыми, чтобы комнаты напитались прохладой. Поэтому так хорошо слышно было, что делается внутри. Когда вбежали, увидели Веру в одной ночной рубашке, сидящую на полу. Она пыталась защититься от ударов, но выходило плохо. Разъярённая Мария била, куда могла достать. И ругалась на своем языке вперемешку с русскими словами.
— Ты потаскуха! Шкура! Чего удумала, тварь! Яши дома нет! Никто за тебя не заступится! Надоела ты мне своими выходками!
Но следующий взмах её руки был остановлен Максимом. Он успел перехватить летящий на голову девушки удар. Вера и Мария замерли, поражённые вмешательством чужаков. Пожилая цыганка мгновенно изменилась в лице, приняв благодушное выражение.
— А я всё равно уеду, вот увидите! — на удивление твёрдо вымолвила Вера, шмыгнула носом, поднялась, поправила свою длинную рубашку и выскользнула из комнаты.
— Воспитываю дуру, — стала, кротко потупив глаза, пояснять Мария.
Макс, наконец, отпустил её, выпрямился, отступил на шаг и объявил:
— Мы завтра уезжаем.
— Я думала, вы барона дождётесь, — женщина вздохнула.
Больше никто не прибежал спасать девушку. Деревня спала. Наверное, здесь подобное — не редкость, если люди никак не реагируют. Выходит, если бы мы не подоспели, Вере было бы несдобровать.
Солнце уже вовсю палило, когда я вышла на улицу. Спала почти до полудня. А теперь в доме, который нам выделили местные, не сиделось. Небо поражало своей идеальной чистотой, без единого облачка, и насыщенной голубизной. В сторону моря даже смотреть было больно из-за ярких бликов на воде. Людей в обеденный час оказалось совсем мало. Все прятались в тени, работали или отправлялись купаться. Хотя местные редко ходили на море, в отличие от нас, приезжих. Даже дети не шумели. Сидели стайками у домов, ели фрукты, тихонько играли.