Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Ах, друзья, вы не внимайте повеленьям благочестья, А, восстав от сна, смешайте душу с винным духом вместе. На траве святое утро плащ рассвета расстелило, И росой отяготились вихрей влажные ветрила. Пробил час – и перед кубком преклонил кувшин колени, А петух вскричал: «Пируйте поутру, не зная лени!» Громко флейта застонала от желания и страсти, Ну, а ей красноречиво вторят струны сладострастья. Что вся жизнь, весь мир подлунный, кроме

этого мгновенья? Что милей, чем виночерпий в миг покорного служенья?

* * *

Туча, чреватая ливнем, свинец вечеров распоров, Пришла, шатаясь от тяжести, опираясь на плечи ветров. Она внесла в мою темень дождей журавлиный стан И ярость воды, изливающейся, как кровь из отверстых ран. И небо в ту ночь, когда туча рассеялась наконец, И звезды, ближе к рассвету, сплелись в единый венец, Внезапно похоже стало на росных фиалок луг, Где венчики белых лилий пораскрывались вдруг!

* * *

Седины отца я отдам за твой, скрытый гробницей, прах. Благостны память, и тело твое, и вихрь на могильных холмах! Кем был для меня ты, я знаю один; жаль, душен твой смертный кров, О, если б я умер, о, если б ты остался жив и здоров! Когда ж я с могилы твоей уйду, рыдая, казнясь и любя, Мой разум и благородство мое оплакивать станут тебя.

* * *

На моих висках страстотерпца – украшенья сребристых седин, Но доныне упорствует сердце в заблужденьях былых годин. Безобразны седые пятна, но душою потребно пасть, Чтоб гнедого коня безвозвратно перекрасить в другую масть! Это будет поддельная младость, и подлога ничем не скрыть, Ведь утрачена прежняя радость, порастеряна прежняя прыть!

* * *

Душу твою чаруют прекрасных очей дары, Влекут твое сердце ночные и утренние пиры, Гибкой ветви подобный тебя привлекает стан И щеки, похожие дивно на спелых яблок дурман. Ты в сорок лет не мудрее, чем двадцатилетний юнец, Скажи мне, приятель, когда ж ты образумишься наконец!

* * *

Каюсь, друзья мои, я поступил повеленьям ума вопреки, Поработил меня кубок, воссев на престоле моей руки! Я встретил бродягу по кличке «Вино» и нападки его отражал, Только прямо в мятежное сердце мое он вонзил свой острый кинжал! Ей-богу, не знаю – единственный раз свершил я молитву вину Или дважды к коварному кубку прильнул – и трижды, пожалуй, прильну?!

* * *

О ветер отчего края, родных пустынь и урочищ, Уж лучше забудь меня, если моих дум развеять не хочешь! Ведь нынче я свое ложе в ночи разделяю с тоскою, Мне очи бессонница на ночь подкрашивает сурьмою. Лишь страсть мне повелевает – угрюмо, властно и строго, Я жалуюсь только богу – и никому,

кроме бога,- Подобно тому, кто томится, живьем от любви сгорая, И больше не ждет ни покоя, ни дремы, ни вечного рая.

* * *

Как ночь для спящего коротка – проснулся и все забыл! Как ничтожен чужой недуг для того, кто болящего посетил! Та частица жизни, которую ты оставить во мне смогла, Будь залогом счастия твоего: благодарность моя светла! В ночь свиданья казалось мне, что лежу я в обнимку с душистой травой, Источающей благоуханья волну в эту тьму, в этот холод живой. И когда б облаченными в сумрака плащ нас кто-то увидеть успел, Он одним бы единственным телом нас счел, хоть сплетенным из двух наших тел!

* * *

Сколько я ночей без сна проводил, а по постелям Собутыльники мои полегли, убиты хмелем! И под их блаженный храп о любви святой и пылкой С флейтой вел беседу я да с хохочущей бутылкой. Лютня пела о любви, ну а ночь во тьме витала И огни падучих звезд гневно мне в лицо метала! Бросила в меня она рой осколков мирозданья С возгласом: «Ты Сатана, дух мятежный отрицанья!»

* * *

Флейте привет и лютне привет, привет воркованью голубок, И тонкому станом, как гибкая ветвь, юнцу, подносящему кубок! Привет виночерпию неспроста и месяцу молодому, Собой отменившему власть поста, возвестившего радость дому!

* * *

Приятно охлажденное питье, а отчего – и сам я не пойму, О да, друзья, я сомневался в нем, но нынче возвращаюсь я к нему. Любому возвращению – хвала, подайте ж мне – в сорочке из стекла - То зелье, что, как яхонт алый, спит в жемчужине, сгорающей дотла! Вино, вливаясь в кубок, неспроста сребристую решетку чертит в нем, Где ледяных колечек суета, то одиноких, то – вдвоем, втроем. И кажется порой, что в кубке том поет нам дева абиссинских стран, На ней шальвары из воды с вином, а их окрасил праздничный шафран! Как разостлалась поверху вода, сносящая обиды уж давно, А под водой бушует, как всегда, бунтарское тревожное вино. Мы орошали жажду в сто глотков, и таяла прохлада пузырька, Когда беспечных этих пузырьков касалась виночерпия рука!

* * *

Под сенью виноградных лоз мы напивались допьяна, Лицо возлюбленной моей во тьме мерцало, как луна, Любая зреющая гроздь преображалась на глазах В скопления жемчужных звезд на изумрудных небесах!

* * *

О судьба, в жизни ты не оставила мне ничего, кроме горя с бедой, И от горестных дум я к могиле бегу, к расточенью души молодой! О судьба, ты дотла мои слезы слжгла, ты в глазах угнездилась моих; Хватит, горестей ты мне сверх меры дала, сбереги их для многих других!