Арабские скакуны

Стахов Дмитрий

Я сунул руку в карман и нащупал в нем бутылочку с пустотой, бутылочку "Spirit of Holy Land".

– Возьмите, - протянул я бутылочку этой женщине.
– Это мой вам сувенир. Это талисман, он поможет...- увидел, что ей никак не взять бутылочку, чуть наклонился вперед, опустил свой сувенир в карман её халата. От женщины пахло дешевыми духами.

– Вас никто не тронет, - пообещал я ей.
– Волноваться не надо, все будет хорошо! Кто прилетел, тот и улетит. А такую бумагу я вам вышлю, через некоторое время обязательно вышлю. У меня есть знакомые, которые их выдают. Так что -

всё будет хорошо, всё будет отлично. Так тридцать первая - там? правой рукой я указал налево.
– Или там?
– левой рукой я указал направо.

– Да!
– кивнула женщина, начиная отступать в комнату за железной дверью.
– Там!

И дверь захлопнулась.

Несколько мгновений я постоял в нерешительности, потом пошел налево, окунулся в темноту, зажег спичку, прошел несколько метров, освещая свой путь дрожащим спичечным светом, и практически уперся в дверь без номера, с пузырящимся дермантином, из-под которого лезла вата. Других дверей не было, тридцать вторая, тридцать первая отсутствовали, меня загнали в безномерное пространство. Огонь спички опалил кончики пальцев, я уронил сгоревшую спичку, нащупал дверную ручку, рванул на себя, дверь открылась.

Здесь когда-то сидел главный инженер или сам начальник спецстройуправления: стены обшиты деревянными панелями, в панели врезаны блоки с белыми розетками, стол буквой "Т", телевизор "Рубин" на подставке, на приставном столике несколько телефонов, на левой стене карта СССР, на правой - Кокшайского района и обе истыканы флажками, исчерчены красным и синим карандашом так, словно и на территории всего бывшего государства, и на районных землях шла война между синими и красными, этими вечными врагами, антагонистами, и синие сначала наступали, а потом атаковали красные, заставляя синих отступить на заранее подготовленные позиции, но мира так никто и не дождался, все замерло где-то посередине похожего очертаниями на схему разделки туши СССР и наискосок - через Кокшайский район, временное перемирие, прекращение огня. Под районной картой сидела, опустив на кончик носа очки в тонкой золотой оправе, очень знакомая полногрудая женщина. Она придвинула очки к переносице, посмотрела на меня, сняла очки, бросила их на тускло бликующую столешницу.

– Ну, что же вы, Па?!
– женщина выглядела очень расстроенной.
– Мы вас вчера ждали, а вы... Где вас носит? У нас каждая минута на счету!

Алла! Бойкая, крепкая Алла, раскрытый ноутбук, портативный принтер выталкивал из себя испещренную буквами бумагу, раскрытый аппарат спутниковой связи был готов к приему и отправке сообщений, в большой, наполненной окурками пепельнице тлела сигарета, дымилась чашка с кофе, тарелочка с печеньем, салфетки "клиннекс", ах, моя американочка, мой пузырик, шарик ртути.

– Ну, ладно! Ладно!
– она поманила меня.
– Идите-ка сюда. Вот...

Я начал протискиваться между ножкой буквы "Т" и стеной с картой СССР и наступил на что-то мягкое, издавшее такое густое ворчание, словно на полу лежал огромный плюшевый мишка.

– Осторожней, Па, осторожней!
– Алла глотнула кофейку, сделала затяжку, откусила кусочек печенья, стряхнула с уголков губ крошки.
– Это

же Тим! Он у нас тут спит, ему сейчас лучше, у него сальмонеллез, в инфекционное отделение не берут, профилактика, и мы сами через каждые два часа ставим капельницу, а то едва не потеряли парня...

Я перешагнул через больного, сел на стул. Нас с Аллой разделяла столешница.

– Вот, мы тут для вас подготовили, - Алла наклонилась, гремя ключами открыла простецкий, оставшийся от прежних хозяев сейф, начала выкладывать на стол листы бумаги: печати, подписи.
– Это доверенность, это справка, это выписка, это свидетельство... Та-ак...
– я ждал, что сейчас она положит и разрешение "можно всё".
– Паспорт у вас с собой?

– С собой...
– я сложил бумаги в тонкую стопку, выровнял края, скрутил в дуду, сквозь неё посмотрел на карту Кокшайского района.

– Не дурачьтесь, Па, будьте серьезным!
– Алла поморщилась, загасила сигарету, допила кофе.
– Та-ак, хорошо... Нужны еще квитанция и багажные чеки, привезу потом, на аэродром или на вокзал. Они понадобятся там, для погрузки тела. Вы как его повезете?

– Я еще не знаю, Алла, как-то не задумывался...
– как на транспорте перевозят мертвые тела, я не знал, в моем опыте имелись серьезные пробелы, лакуны, белые места.
– Наверно, в багажном вагоне. Только надо, наверное, рефрижератор.

– Конечно, но железная дорога принадлежит одному из кокшайских кабэ, на гражданские перевозки надо оформлять предварительную заявку. И вы, конечно, не оформляли?
– она сделала губки бантиком, сука, сейчас Алла скажет, что здесь никогда не научатся работать, что здесь всегда в сортирах будут мазать дерьмо по стенам.

– Никогда бы не стала вести дела с русскими, - сказала она.
– С теми, кто оставляет такую грязь в туалетах нельзя вести цивилизованных дел. Ну да ладно, главное - сейчас получить тело, до вокзала или до аэропорта вас довезут за сто рублей, а уж потом разберетесь. Деньги у вас есть, Па?

– Я вроде бы должен вступить в обладание, - сказал я.
– Можно вычесть из тех средств. А ещё я могу попробовать договориться. У меня есть контакты с руководством кабэ...

– Какого?

– Того, что выпускает Л-28-10.

– Но дорога принадлежит не им! У них только левое крыло здания вокзала, ремонтные мастерские. Подвижной состав у других. Да что я с вами обсуждаю! Деньги есть?

Я вспомнил про бумажник канадца, про его кредитки: наверняка кто-то из оставшихся в живых работодателей знает, как их взламывать, у кого-то на такой случай есть пара-тройка сумрачных компьютерных молодых людей.

– Денег нет, - ответил я.

– Вот, - Алла выложила из сейфа пачку пятисотрублевок: сейф был ими почти забит!
– Возьмите, здесь десять тысяч, должно хватить.

– Спасибо, - я спрятал бумаги, взял пачку, поднялся.

– Спасибо?
– хмыкнула Алла.
– Распишитесь!
– и сунула мне некое подобие ведомости.

Я положил пачку в карман и расписался. Она смотрела, как у меня дрожат руки. А еще я был грязен и небрит, она давала мне деньги, говорила, что делать. У меня спадали брюки. Мне должно было быть неловко, стыдно.