Аракчеев
Шрифт:
Еще во время царствования Павла I Сперанский приобрел славу умного, образованного чиновника, превосходно владеющего пером. Начальники его и даже сам император Павел постоянно поручали ему составлять разные важные бумаги, в том числе и тексты указов.
С сентября 1802 года Сперанский начал служить в только что образованном Министерстве внутренних дел в должности директора департамента. По поручению министра В. П. Кочубея, а в ряде случаев и по собственной инициативе молодой чиновник стал разрабатывать проекты государственных преобразований. К 1806 году Сперанский сделался широко известным в столичном обществе человеком. После заключения Тильзитского мира с Наполеоном император Александр начал приближать к себе поповича-реформатора, загораживаясь
В биографиях Сперанского и Аракчеева имелось немало общего. Оба — незнатные, оба поднимались, опираясь более на собственные силы, таланты и трудолюбие. Своим умом, работоспособностью и исполнительностью завоевывали благорасположение высоких сановников — своих начальников, обращали их в покровителей себе. Граф Н. И. Салтыков, в дом которого Аракчеев был вхож как учитель графского сына, являлся владельцем села Черкутино Владимирской губернии, где жили родители Сперанского и где сам Михайло Михайлович родился.
В 1809 году Аракчеева объединяла со Сперанским и та враждебность, каковую испытывали они оба со стороны аристократии. Десятилетие спустя оба этих человека — две самые необычные фигуры на политической сцене России в первой четверти XIX века — сблизятся между собой и даже подружатся, и названная враждебность будет одной из главных причин их сближения. Но в рассматриваемое время Сперанский слишком близко стоял к императору и одним этим был уже Аракчееву неугоден.
Раздражение графа выскочкой-поповичем в течение 1809 года постоянно нарастало и в декабре разразилось скандалом. Сперанский в это время заканчивал проект образования нового Государственного Совета. Александр же пребывал поначалу в Твери, где жила любимая его сестра Екатерина Павловна, а затем перебрался в Москву. Михайло Михайлович высылал Его Величеству свой труд отдельными тетрадями. Он вкладывал их в конверт, адреса на нем не писал, а ставил лишь какую-то ложную печать и передавал камердинеру Мельникову, который надписывал на конверте адрес государя и отсылал его. Аракчеев, знавший об этом, чрезвычайно сердился. «Мельников — важный человек!» — язвил он. Но это было лишь начало.
Законченный проект учреждения Государственного Совета показали графу Салтыкову, князю Лопухину, графу Кочубею, а в конце концов и графу Румянцеву. Графу же Аракчееву ознакомиться с ним не дали. Возмущенный Аракчеев пошел к государю, и тот обещал распорядиться, чтобы Сперанский дал прочесть проект и ему. В назначенный час Алексей Андреевич приехал во дворец и стал ждать Сперанского, который должен был передать ему текст проекта. Михайло Михайлович вскоре приехал, но привез с собою лишь оглавление проекта и сообщил, что перескажет суть нового учреждения своими словами. Аракчеев пришел в страшный гнев, отказался что-либо слушать, наговорил Сперанскому грубостей и покинул дворец.
Сразу после этого он, бросив все государственные дела, уехал в свое имение и оттуда 24 декабря послал Александру письмо [151] , в котором просил у Его Величества отставки с поста военного министра. Содержание письма не оставляет сомнений, что на данный шаг Аракчеева толкнуло не что иное, как уязвленное самолюбие:
«Всемилостивейший Государь! Пятнадцать уже лет я пользуюсь Вашими милостями, а сегодняшние бумаги есть новый знак продолжения оных, после сего мог ли я медлить прочтением столь важных государственных бумаг. — Я, Государь! прежде отъезда моего все прочитал и не осмеливаюсь их никогда иначе понять, как только сообразить свои собственные
151
Я привожу его текст со списка, хранящегося в ОР РГБ (Ф. 178. Музейное собрание. Ед. хр. 5245. Л. 52–54), с исправлением только явных ошибок.
Государь! Вам известна мера бывшего моего в молодости воспитания; она, к нещастию моему, ограничена была в тесном круге данных мне пособий, а через то я в нынешних уже своих летах не более себя чувствую, как добрым офицером, могущим только наблюдать в точности за исполнением военного нашего ремесла.
На сих понятиях и правилах я принудил себя по воле Вашей принять занимаемое мною ныне место.
Ныне же к точному исполнению мудрых Ваших постановлений потребен министр, получивший полное воспитание о общих сведениях. Таковой будет только полезен сему важному сословию и поддержит сие первое в государстве звание военное, которое, кажется, всегда должно быть защитителем и самого Совета, ибо без защиты военной и самые лучшие рассуждения Совета прерваны быть могут.
Я к оному, государь, не способен и не в состоянии буду защитить сего звания и унижу его. Сие Вам, Государь, доказывает ежедневное мое обращение и сие самое письмо.
Государь! Не гневайтесь на человека, без лести полвека прожившего, но увольте его из сего звания как вам угодно.
Молю Вас, Государь, не затрудняться в оном, ибо чрез нескорую перемену меня из сего звания будет малая польза Вам, государству, а только остановка в делах, в коих деятельность по военной части необходима».
Как видно, граф был настолько глубоко огорчен историей с бумагами, касающимися учреждения Государственного Совета, что не постеснялся откровенно дерзить императору, писать ему язвительно-насмешливым тоном.
Император отвечал дерзкому графу таким письмом, каковое тот явно не ожидал получить от Его Величества. Никогда ранее не обращался Александр к Аракчееву так, как обратился в конце декабря 1809 года. И никогда после этого не слал государь своему «визирю-временщику» подобных писем. Потому приведем его полностью, несмотря на его внушительный объем. Лучше, чем сам Александр сказал о своем душевном состоянии, вызванном просьбой Аракчеева об увольнении с поста военного министра, вряд ли возможно сказать.
«Не могу скрыть от вас, Алексей Андреевич, что удивление мое было велико при чтении письма вашего. Чему должен приписать я намерение ваше оставить место, вами занимаемое? Говорить обиняками было бы здесь не у места. Причины, вами изъяснимые, не могу я принять за настоящее. Если до сих пор вы были полезны в звании вашем, то при новом устройстве Совета почему сия полезность может уменьшиться? Сие никому не понятно.
Все, читавшие новое устройство Совета, нашли его полезным для блага Империи. Вы же, на чье содействие я более надеялся, вы, твердивший мне столь часто, что, кроме привязанности вашей к отечеству, личная любовь ко мне вам служит побуждением, вы, невзирая на оное, одни забыв пользу Империи, спешите бросить управляемую вами часть в такое время, где совесть ваша не может не чувствовать, сколь вы нужны оной, сколько невозможно будет вас заменить. Вопросите искренно самого себя, какое побуждение в вас действует? И если вы будете справедливы на свой счет, то вы сие побуждение не похвалите.
Но позвольте мне, отложа здесь звание, которое я на себе ношу, говорить с вами, как с человеком, к которому я лично привязан, которому во всех случаях я доказал сию привязанность. Какое влияние произведет в глазах публики ваше увольнение от должности в такую минуту, где преобразование, полезное и приятное для всех, введено будет в правительстве? Конечно, весьма дурное для вас самих. Устройство Совета будет напечатано; всякой судить будет, что не от чего было вам оставлять своего места, и заключения будут весьма невыгодны на ваш счет.