Аракчеев
Шрифт:
Сам Алексей Андреевич свою роль в Русско-шведской войне оценивал следующим образом: «Я не воевода и не брался предводить войсками, но Бог дал мне столько разума, чтобы различать правое от неправого. Буксгевден почитал меня своим личным врагом — и крепко ошибался. Тот мой враг, кто не исполняет своего дела как следует. Я воевал с Буксгевденом его собственным оружием — его резонами, против предложенного им перемирия, и если бы услышал всех, да не столкнул Барклая на лед, прямо в Швецию, то мы еще года два пробивались бы в Финляндию».
Граф Аракчеев в данном случае, как и во всех других, нисколько не преувеличивал свои заслуги. Он действительно буквально заставил генерала Барклая-де-Толли перейти с войсками Ботнический залив по льду.
Год 1809-й складывался для графа Аракчеева как никогда удачно. Доверие императора Александра к своему военному министру после успеха русских войск в Финляндии возросло до небывалой степени. Но не мог Алексей Андреевич долго пребывать в безоблачном настроении. И если ничто в окружающем мире не навлекало на него туч, он создавал их себе сам — своим собственным воображением.
С ранних лет находивший в людях более неприязни к своей персоне, нежели симпатии, привыкший быть ненавидимым, он по-особому ценил любые проявления добрых чувств по отношению к себе. Он заботливо сохранял все присылавшиеся в его адрес письма или записки, в которых содержалась хоть какая-то ему похвала. Но ценя всякое доброе к себе чувство, буквально лелея его, Алексей Андреевич в то же самое время не доверял ему, сомневался в том, что оно подлинное и не переменится при малейших изменениях в обстоятельствах. Это очень ясно видно из писем Аракчеева.
«Милостивый государь, князь Александр Александрович! — писал граф князю Прозоровскому 12 февраля 1809 года. — Отправляя к вашему сиятельству курьера с подробным моим ответом на все ваши приказания, я только более ничего не желаю так того, чтоб ваше ко мне расположение не переменилось, ибо сего, кажется, многие желают. И признаюсь вашему сиятельству в моих слабостях: я очень мнительный от природы человек, то и опасаюсь уже, не хочет ли Володимир Иванович вашего сиятельства противу меня переменить; но я всегда буду стараться доказывать то, что более меня никто не предан вам и не уважает так, как истинно вам преданный и покорный слуга г. Аракчеев».
Это опасение, что к нему переменятся, это проявление ревности, едва заметное в его письме к князю Прозоровскому, превращалось в его отношениях с императором Александром в подлинный страх и большую ревность. И чем сильнее становилось доверие Его Величества к Аракчееву, чем теснее делался их союз, тем более опасался граф утратить императорское благорасположение к себе. Любой, кто удостаивался от Александра даже единичных знаков благоволения, а то и просто внимания, вызывал у Алексея Андреевича приступы неудержимого гнева. Тот же, к кому император начинал благоволить изо дня в день, становился для Аракчеева настоящим врагом. Граф терял покой на целые недели, душа его буквально заходилась от злости.
В 1824 году, когда Аракчеев находился на вершине своего могущества, произошел следующий случай. Генерал-майор С. И. Маевский, управляющий Новгородскими военными поселениями, сумел в Старой Руссе помыть и обмундировать за одиннадцать дней 27 тысяч человек, придумав выставлять каждому подразделению в качестве награды за скорость мытья и одевания бочку водки. За этот свой успех Сергей Иванович удостоился похвалы от самого императора Александра. Реакция Аракчеева на государеву похвалу Маевскому была страшной. «Ты скоренько все делаешь, — заявил он своему удачливому подчиненному при первой же с ним встрече, — ты везде спешишь и хвастаешь. Ты думаешь, что ты одел людей? Нет — я! Что тут удивляться: «Сила солому ломит». Я пять лет трудился и готовил их к повиновению и покорности; а ты думаешь, что ты все сделал сам по себе. Знаешь, что я с тобою сделаю? Разотру, как пыль! Я не таких учил, как ты: гог-магоги [149] , а и те не смеют идти против меня! Меня Европа, вся Европа трепещет!
149
Аракчеев звал гог-магогами аристократов.
150
Дмитрий Александрович Гурьев— министр финансов в 1810–1823 гг.
Летом 1809 года император Александр много времени проводил в обществе Марии Антоновны Нарышкиной, супруги обер-егермейстера царского двора Дмитрия Львовича Нарышкина. Его Величество приходил в дом к Нарышкиным и подолгу там сиживал, наслаждаясь беседой с очаровательной хозяйкой, а бывало, выезжал со своей избранницей на ее дачу. Здесь он либо катался с Марией Антоновной на раззолоченном катере по Неве, либо просто разговаривал с ней за каким-нибудь угощением, но чаще всего слушал музыку. Дмитрий Львович имел знаменитый не только в России, но и во всей Европе хор роговой музыки, состоявший из пятидесяти придворных егерей, игравших на позолоченных охотничьих рожках с удивительным искусством.
Алексей Андреевич, естественно, невзлюбил Марию Антоновну, но, вероятно, его все же не особенно беспокоила бы любовная связь императора с нею, если бы не одно важное обстоятельство: Мария Антоновна относилась к Аракчееву в высшей степени неприязненно, так что само это имя считалось в ее доме запретным, его не осмеливался произносить в ее присутствии даже сам Александр. В сей необычной ситуации граф вынужден был приложить старание для того, чтобы если не поссорить Александра с Нарышкиной, то хотя бы уменьшить ее влияние на государя.
Не найдя ничего лучшего, он пустился выслеживать их. Его интересовала любая деталь в поведении Марии Антоновны, которая могла бы выставить ее в дурном свете и тем ослабить влечение к ней государя. Труднее всего было Аракчееву выслеживать Александра и его избранницу на даче Нарышкиных. Но граф нашел выход: он вдруг страстно полюбил роговую музыку. Когда Его Величество отправлялся с Марией Антоновной на окраину Петербурга — туда, где располагалась нарышкинская дача, военный министр Аракчеев бросал свои служебные дела, садился в легкую, на высоком ходу коляску, запряженную четверкой тяжелых артиллерийских лошадей в ряд, сажал на передок своего адъютанта Петра Клейнмихеля и ехал по городу в направлении, в котором проехал император Александр. Но приехав на дачное место, Алексей Андреевич шел не к Нарышкиным, а к их соседу, камергеру царского двора Зиновьеву. Сидя на балконе зиновьевской дачи или на террасе между мраморных ваз с кустами роз, он делал вид, что слушает доносящуюся с дачи Нарышкина музыку, а сам внимательно наблюдал за Александром с Марией Антоновной.
На следующее утро при докладе императору Алексей Андреевич не упускал случая сказать что-нибудь едкое в адрес его избранницы и их взаимоотношений. Александр же, слушая эти едкости, молчал и улыбался.
Еще более ревниво следил граф за другим человеком из окружения императора Александра — Михайлой Михайловичем Сперанским.
Сын деревенского священника, Сперанский по окончании учебы в духовных учебных заведениях пошел в гражданскую службу и здесь в короткий срок достиг высоких ступеней. Начав службу в конце декабря 1796 года делопроизводителем генерал-прокурорской канцелярии в чине титулярного советника, попович в начале июля 1801 года был уже действительным статским советником, занимал должность управляющего экспедицией гражданских и духовных дел в канцелярии «Непременного Совета».