Аракчеев
Шрифт:
Так прошел третий день буйств.
Он заключен был тем, что взяли с гауптвахты полуживого капитана Соколова и повели под большим конвоем в ригу к покойникам.
Положив его возле мертвых, несчастному стали угрожать, что если он не признается в подписке в отравлении ядом, то его тут же умертвят.
Соколов твердо отвечал допросчикам, что никакой подписи на отраву не было и клялся им в своей невинности.
Поселяне сказали ему «вставай» и повели через площадь обратно на гауптвахту, говоря,
Между тем, в округе поселенного гренадерского полка короля прусского офицерские жены были в страхе и отчаянии. В слезах о страданиях родных и в мучительном беспокойстве за жизнь их, они собирались у священника полка, отца Воинова.
Слезы и молитва были их пищею и некоторою отрадою.
Мщение высказывалось и в поселянках: одна из них, пожилая и, по-видимому, степенная, подошла к устрашенным и отчаявшимся женщинам, знакомым ей, и, вместо утешения, сказала:
— Когда наших мужей били, вы тогда чай пили.
Насколько и женщины поселянки были озлоблены доказывает, что школьный учитель 3-й поселенной роты, унтер-офицер Гаврилов, вытерпел истязание от женщин.
Поселянки схватили его и жестоко высекли розгами из мести за взыскания с их детей кантонистов, за школьные неисправности.
Когда его стыдили и говорили, как он мог поддаться женщинам, то он говорил, что на стороне врагов его перевес был слишком великим, что на него напали тридцать женщин, а он был один.
Тела убитых в ночь офицеров отнесены были поутру, как уже мы сказали, за штаб, где складывались дрова, брошены там и зарыты в неглубоких ямах.
На плацу, между тем, поселяне истязали захваченных вновь и содержавшихся под караулом.
В числе жертв, забитых до смерти, были подпоручик Федулов и фурштатный офицер Грешников.
На этом убийства и истязания кончились.
Из оставшихся в живых на гауптвахте отнесли на квартиру на руках подпоручика Винокурова, совершенно в беспамятстве, безнадежного, и отвели штабс-капитана Дмитриева, и без того слабого здоровьем, изможденного троекратным истязанием под розгами, и аудитора Губанова, изувеченного и хромого.
Все трое впоследствии выздоровели, только первый страдал головою, которая была страшно избита, а последний остался на всю жизнь хромой и с трудом ходил на костылях.
XVI
ПРИЕЗД ГРАФА ОРЛОВА
19 июля, кроме офицеров, передопросили снова всех арестованных.
Допрос сопровождался жестоким наказанием розгами: несчастные, однако, твердо стояли на своем, что ничего не знают.
Тогда, кроме Соколова и солдатки Сыропятовой, всех повели в ригу.
Здесь стояли двое зимних дровней, запряженных пожарными лошадьми.
Войдя в ригу, поселяне стали
Сами не смея дотронуться до своих жертв, поселяне заставляли приведенных выносить тела из риги.
Это была потрясающая душу сцена! Окоченевшие члены — в том самом положении, как были при последних минутах — волочились по земле.
Полковник Бутович имел вид покойнее прочих.
— Ну, что же вы пришли, стоять что ли? — кричали на арестованных злодеи и подвигали к ним обезображенные трупы, с которых вся почти одежда была разграблена.
Поместив четыре трупа на одни дровни, а три на другие, убийцы поволокли свои жертвы на кладбище летним путем на дровнях, спустившиеся члены волочились по земле.
Отведя арестованных на гауптвахту, поселяне взяли отца Лавра и повели его насильно на кладбище.
Не входя в церковь, поселяне кое-как побросали трупы в две приготовленные могилы: в одну — четыре, в другую — три.
Один старик стал их в яме поправлять.
Сверху, между тем, кричали:
— Клади их по чинам, старшего под низ!..
Отец Лавр, облачась, начал службу, после окончания которой могилы были засыпаны.
К Василию Васильевичу Хрущеву вскоре после похорон пришел старик-поселянин, тот самый, который укладывал в могилах покойников.
— Здравствуйте, ваше благородие, похоронили мы сейчас покойничков, уж и страсти же были! — сказал он, остановясь у притолки двери.
Он рассказал подробности похорон и в конце концов заметил.
— А ведь отец-то Лавр сознался, что точно была подписка.
Он пристально посмотрел в лицо Хрущева.
Тот, однако, не смутился.
— Какая подписка?
— Да не бойтесь, спрашивали об вас, кричали отцу Лавру: «Не подписался ли капитан, мы его сейчас разорвем», но он сказал, что твоего благородия фамилии подписано не было, но кроме вас — все виноваты…
Хрущев переменился в лице.
— Не бойсь, тебя не за что обидеть! — успокоил его заметивший смущение старик и ушел.
Волнения стихли повсюду, и поселяне с напряженным нетерпением стали ожидать возвращения из Петербурга своих депутатов.
В сердцах многих, видимо, зашевелилось сознание своей неправоты и угрызение совести за содеянные преступления.
Последнее было еще усугублено суеверием, многие рассказывали, что покойный Бутович разъезжает по ночам по поселениям в своем кабриолете.
Некоторые даже клятвенно уверяли, что видели его своими глазами.
После взрыва наступила тишина, после преступления — раскаяние.
Из Петербурга, между тем, до поселян стали доходить далеко не ободряющие их вести.
Депутаты поселян были приняты государем Николаем Павловичем в Ижоре.