Аракчеев
Шрифт:
Продолжительный tete-a-tete с что-то, видимо, замышляющим и всесторонне обдумывающим человеком положительно стал сперва пугать Хвостову, и час за часом этот страх начал действовать все сильнее — ум был положительно парализован, сердце порой совершенно переставало биться.
Она сидела в экипаже, как приговоренная к смерти, автоматически выходила из него на станциях и так же автоматически в него садилась.
В такое состояние она, впрочем, пришла не сразу; в первое время она старалась побороть этот охватывающий все ее существо страх, измышляла даже
«После!.. После!.. — звучало в ее ушах. — Когда же будет это „после“? Что это будет?»
По приезде на несколько станций у Екатерины Петровны мелькала мысль отказаться ехать далее, но мысль, что этот человек может погубить ее в глазах мужа, и роковая уверенность, что он не побоится ее угроз и не пойдет на уступки, лишала ее силы и все более подчиняла ее железной воле молчаливого спутника.
Таким образом дошла она до той подавленности, в которой мы застали ее почти у цели путешествия.
Вошедший в избу крестьянин объявил, что лошади готовы.
Сергей Дмитриевич встал и жестом пригласил Екатерину Петровну следовать за ним.
Она послушно пошла к двери.
Он вышел первый.
Он помог ей сесть в довольно высокую тележку и поместился сам рядом. Крестьянин вскочил на облучек.
— Эх… вы, соколики!.. — лихо, по-ямщицки, прикрикнул он на лошадей и последние крупной рысью покатили по деревенской улице и вскоре выехали за околицу.
— Родимые… не выдайте!.. — продолжал подхлестывать их кнутом крестьянин.
До имения Сергея Дмитриевича от этой деревеньки считалось менее десяти верст.
Оно было расположено на берегу реки Волхова, по крайней мере к дороге, шедшей по этому берегу, примыкал принадлежавший к имению лес, хотя усадьба была верстах в двух-трех, и за ней в живописных берегах несла свои сравнительно мелкие воды речка Тигода.
К концу пути лошади притомились и шли медленнее.
Окружающий мрак сгущался. Небо почти сплошь заволокло тучами. Вдали слышались раскаты приближающейся грозы.
— Пошел живей… недалеко!.. — крикнул Сергей Дмитриевич.
— Версты три почитай осталось… — обернулся возница.
— Толкуй больной с подлекарем… нам к лесной избушке… — сказал Талицкий.
— Вот оно что… это близко…
Екатерина Петровна сидела в тележке ни жива, ни мертва. Окружающий ее мрак, раскаты отдаленного грома, лесная избушка в перспективе — все это положительно отняло у ней способность мыслить и рассуждать, она как бы одеревенела, не ощущая даже тряски тележки, свернувшей куда-то в сторону с большой дороги и мчавшейся уже довольно долго по кочкам.
Она только вскоре различила в темноте какую-то темную массу.
Это и была избушка, стоявшая посреди выкорчеванной подлесной земли, с которой лес Сергей Дмитриевич уже давно продал на сруб.
— Стой! — крикнул он вознице. Лошади стали.
Талицкий соскочил с тележки и подал руку Екатерине Петровне.
Она, казалось, не заметила остановки и все продолжала
— Приехали! — резко сказал он.
— Приехали! — как-то почти бессознательно повторила она и начала тоже слезать с тележки.
Талицкий помог ей.
— Ступай с Богом… ты нам не нужен, — обратился он к вознице, сунув в протянутую им руку ассигнации.
— Благодарим покорно… счастливо оставаться… — произнес он скороговоркой и, не заставив себе повторить приказание, повернул лошадей, стегнул их и уехал.
Вскоре он скрылся в ночной мгле, и до оставшихся среди поля Сергея Дмитриевича и Екатерины Петровны доносились лишь шум и скрип колес удаляющейся телеги.
— Где мы… мне страшно… — дрожащим голосом произнесла Хвостова.
— Страшно… — злобно засмеялся Талицкий. — В надежном месте мы… вот где.
Он высек огня и зажег бывший с ним небольшой потайной фонарь.
Но еще до этого блеснувшая на небе молния осветила стоявшую среди поля полуразвалившуюся избушку, с выбитыми окнами и неплотно притворенной покосившейся дверью, к которой вели три прогнившие ступени крыльца, от навеса и перил которого осталось лишь два столбика.
Сильный удар грома загрохотал на небе и рассыпался как бы отдаленной канонадой.
Занятый зажиганием фонаря, Талицкий не слыхал за этим ударом слабого крика Екатерины Петровны, которая без чувств упала на землю.
Он заметил это уже после того, как зажег фонарь и долгим, как бы в раздумьи, взглядом, окинул лежавшую навзничь Екатерину Петровну, направив на ее смертельно-бледное лицо слабый свет фонаря.
«Чего медлить? — мелькнуло в его голове. — Так еще лучше, она не успеет очнуться, как очутится там, где ей и надлежит быть для моего благополучия…»
Читатель, без сомнения, догадался, что Сергей Дмитриевич под угрозой увез Екатерину Петровну из Москвы на самом деле не для нежных воспоминаний сладких поцелуев прошлого, а лишь для того, чтобы обеспечить себе привольное будущее: он ни на минуту не задумался уничтожить когда-то близкую ему женщину, которая стояла преградой к получению его сыном Евгением, опекуном которого он будет состоять как отец, наследства после не нынче-завтра могущего умереть Петра Валерьяновича Хвостова, — Талицкий навел о состоянии его здоровья самые точные справки, — завещавшего все свое громадное состояние своей жене Зое Никитишне, в которой он, Сергей Дмитриевич, с первого взгляда узнал Катю Бахметьеву.
Это произошло после возвращения его из Вильны.
Участь ее была решена им тогда же, тем более, что она, к тому же, знала его прошлое, знала его не Зыбиным, а Талицким — это была ее вторая вина и вторая причина быть стертой с лица земли.
Он долго и всесторонне обдумывал план своего второго кровавого дела.
Теперь эта, попавшая в ловко расставленную ей западню, женщина лежала перед ним бесчувственная, беззащитная.
Это не тронуло закоренелого злодея — он нашел лишь, что это самый удобный момент для совершения задуманного дела.