Арбалетчики князя Всеслава
Шрифт:
Смысл самый мирный, ведь война для солдатни — это работа, а кому ж охота петь о работе? По собственной воле солдат поёт о совсем других вещах:
ПустьОбыкновенная песня о небогатой, но любимой невесте. Но мотив! Но ментальные ассоциации! Серёга вон даже сквозь весёлую ухмылку ухитряется скорчить зверскую рожу, да и Володя от него не отстаёт — у обоих ведь мотив и припев ассоциируются с шагающими по нашей земле наглыми крепенькими мордоворотами-фрицами — ага, в лихо сдвинутых на затылок «рогатых» касках, со «шмайссерами», с расстёгнутыми воротниками и с закатанными по локоть рукавами!
Крепок ты, лесной орех, Крепок, как и я, совсем как я! Быть такою же, как я Должна жена моя! Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха, Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха! Юби-ди-и, юби-юби-ди, ах-ха-ха, Юби-ди-и, юби-юби-ди!В чём была главная ошибка советской кинопропаганды? Не на тот типаж героя ставила! Отрицательные герои, вражины — хоть фрицы, хоть белогвардейцы, хоть просто буржуины-империалисты — сплошь альфы, высокоранговые самцы, доминанты. Весь их вид, все их ухватки — именно таковы. Именно таким любит подражать детвора, именно от таких без ума и бабы. А положительные герои — сплошь омеги, низкоранговые задроты, шестёрки, то бишь в реале — заведомые неудачники. Ну и кому охота подражать такому? Кто такого любить станет? Да с такой «своей», мать её за ногу, пропагандой, млять, никакой «вражьей» не надо! Именно этот ментальный посыл — мы поём песню крутых высокоранговых самцов — и выдали ребята наилучшим образом. Ну, и я сам, конечно же, горланил основные куплеты весело, всем своим видом давая понять, что они совсем не о гнетущем задроченного служивого воинском долге! Ну и эфирку, само собой, не забывал надувать — зря, что ли, биоэнергетикой занимался? Не понимая по-русски, именно эту невербальную составляющую и уловила деваха в самом чистом виде. Да и сам мотив — бодрящий, умеют фрицы песни для маршей подбирать. Наши сослуживцы-иберы, тоже не понимавшие ни слова, втянулись в ритм и зашагали энергичнее, пружинистее, быстрее. Да что сослуживцы, вояки как-никак! Упрямые и ленивые мулы — и те стали пошустрее переставлять копыта! Вот бы так всё время — быстро добрались бы до Кордубы! Кажется, эту мысль я проговорил вслух…
— Ооо, Кордуба! — подхватил Хренио — с теми же ассоциациями, судя по масляным глазам.
— Кордуба! — предвкушающее заревели иберы, и снова колонна задвигалась ощутимо быстрее. Видимо, не у одного только меня «не безоговорочно», гы-гы!
Весь оставшийся путь до вечернего привала Велия меня уже не дразнила и выглядела задумчивой. Опять не слава богу! Думающая баба — не столь уж частое явление в нашем грубом земном мире, а если
Мы как раз, насытившись, травили анекдоты.
— Так, господа, позднесовдеповские экспериментальные спички помните? — начал я вступление к очередному анекдоту, — Те, у которых чиркало на коробке было не сплошное, а маленькими квадратиками в шахматном порядке?
— Ага, помню, — подтвердил Володя, — Пару-тройку спичек ещё зажжёшь, а дальше — хрен! Звиздец чиркалу! А в нормальных коробках — хрен где найдёшь, только такие везде и есть! Вот тогда-то у нас и начали все переходить на зажигалки!
— А, теперь и я вспомнил! — оживился Серёга, — Да, были такие — редкостная хрень!
— Вот именно. Тогда слухайте сюды — анекдот про эти спички! Выползает, значится, из кустов партизан к железнодорожному полотну, роет яму между шпалами, закладывает под рельс связку толовых шашек, вытягивает бикфордов шнур и достаёт спички. Чирк первую — хрен там! Чирк снова — сломалась! Чирк вторую — хрен там! Чирк опять — сломалась! Чирк третью — хрен там! Ну, поняли, короче. Вдоль полотна звиздует часовой-эсэсовец, видит эту картину маслом, тихонько подкрадывается сзади, заглядывает из-за плеча, въезжает в ситуёвину и ржёт. Партизан оглядывается — немая сцена.
— Ти есть руссиш партИзан?
— Ну, партизан, — отпираться-то без толку, ясно же всё и козе.
— Ти есть делляйт мина?
— Ну, делаю…
Фриц забирает у него спички, разглядывает:
— Ооо, Балябанёво-эксперименталь! Ну, тафай, тафай! — я показал жестом возвращение партизану спичек обратно.
— Гы-гы-гы-гы-гы! — заржали наши, включая и Васькина.
— Эй, друзья! Вы веселитесь, а мы нет — разве это хорошо? — обратился к нам один из иберов, — Расскажите что-нибудь весёлое и нам — мы тоже хотим посмеяться!
Вот это озадачили иберийские камрады! Им же, аборигенам античным, надо что-нибудь попроще, без скрытого смысла! Разве только чего-нибудь из ходжи Насреддина для них переделать? Помнится, из позднесоветского опыта, один и тот же анекдот смешнее, если он про человека важного, известного, перед которым трепетать положено. Так, кажется, придумал!
— Ладно, слушайте. Про карфагенского суффета Ганнона слыхали? Ну, тот, который в ихнем «совете ста четырёх» против Баркидов всегда выступал. Вот, пригласил этот Ганнон к себе на обед богатого работорговца — о выгодной сделке договориться. Ну, люди важные, солидные, сразу о деле говорить — не по достоинству. Поели, вина выпили, весело им, шутят. Тут Ганнон спрашивает купца:
— Если бы я попал в плен, а оттуда на рабский рынок, за сколько бы меня купили?
Купец его внимательно рассматривает и отвечает:
— Триста шекелей! — уверенно говорит, без колебаний.
— Да ты с ума сошёл! Триста шекелей стоит один только вот этот мой перстень, который не снимается с пальца!
— Да я, почтеннейший, только его, собственно, и оценивал!
— Гы-гы-гы-гы-гы! — заржали и иберы, и наши. И похоже, за кострами улыбнулась и захихикала в кулачок Велия. Или показалось?
— Давай ещё чего-нибудь! — попросил тот же ибер. Вот ведь, ненасытный! Впрочем, я это предвидел — спасибо ходже Насреддину, про которого придумано столько анекдотов…
— Мелкий торговец с навьюченным мулом входит в город. Лето, жара, весь вспотел, пить хочется. Снял тунику, повесил на мула поверх вьюка, сам к водоносу — воды попить. Попил, возвращается — нет туники, воры уволокли. Он мулу:
— Ах ты ж, скотина, тунику мою проморгал! — снимает с мула вьюк, взваливает себе на плечи: