Арбат
Шрифт:
Пролетая по Новому Арбату, Путин совершенно не замечал книжных лотков. Он был равнодушен к современным книгам. Он давно не читал книг. Не прочел он и последнюю подложенную под него книгу-бомбу «Немец в Кремле» Александра Papa. Да и на лотках она зря пылилась. Пылилась и книга Путина «От первого лица»… Никто так и не усек в этой изощренно выстроенной и отфильтрованной биографии, кто же он — человек-загадка? Чего он хочет? На что он способен? Чего нам завтра ждать?
…О если бы знал президент, из каких трущоб, из какой подвальной сырости замечательные книги проникали на книжные лотки Нового Арбата и попадали в руки москвичей!.. Здесь, в темных сырых углах, хранились банановые коробки с остатками нераспроданного тиража 1999 года книги «Записки президента» и новая книга Ельцина, написанная Валентином Юмашевым, «Президентский марафон», «Ельцин и его генералы» Виктора Баранца, бестселлер Александра Коржакова «От заката до рассвета». Книга, вызвавшая сперва легкий переполох, но вскоре залегшая намертво на дно — «Крестный отец Кремля». Плоды
…В годы студенчества Путин любил Льва Николаевича Толстого. Это был его кумир. Кроме того, он на досуге перечитал все, что мог достать, о работе Третьего охранного отделения. «Записки министра внутренних дел А. Протопопова», «Мемуары В. Плеве», «Гибель императорской России», написанную заведующим департаментом полиции П. Курловым. Труд М. Дитерихса «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале». Работая в КГБ, он любил читать журналы «Былое» и «Красная Новь»… Дома, в его петербургской библиотеке было подобрано все, что издавалось, о разведчиках, в том числе западных, которых в СССР почему-то называли шпионами… Он старательно отрабатывал в себе мастерство актера и не понимал, что значит «делать хорошую мину при плохой игре». Как может быть хорошая мина, если игра ни к черту? Он перечитал все книги о римском императоре Клавдии Нероне, его восхищала эта раздвоенная яркая личность, император-актер… А ведь какая гибкость, какая пластика души, какая виртуозность манер и речи, какое самообладание… Еще в Питере, работая в команде Анатолия Собчака, он обратил внимание, что сильные мира сего играют в политику, играют как заправские актеры: говорится одно, делается другое, а думается третье… Лицедейство было неотъемлемым качеством, наиглавнейшим качеством… Истинные мысли и намерения надо было всегда скрывать… Лев Толстой был весь в мыслях, как рыба в чешуе. Из него никогда не вышло бы политика. Он не потянул бы сегодня даже на депутата, потому что не умел притворяться и лгать. Писатели вообще не пригодны для политики. Единственным политиком-писателем был гениальный Гвиччардини…
…Современных писателей Путин не любил и не знал. Более того, он относился к ним с явным предубеждением и полагал, что особого толка от них для страны нет. При современной технологии развития общества они стали анахронизмом. Да и в текстах ли дело? Романы перестали быть грозным оружием, как во времен Сталина, когда для народа создавались фабрики иллюзий, мифов и легенд о том, «Как закалялась сталь», «Как строился Днепрогэс», героический «Беломорканал». Кануло в вечность величественное шествие соцреализма… Сейчас другие методы работы с толпой, другие стимулы… Сейчас ничего не сделаешь на голом энтузиазме. Это уже не тот народ тридцатых годов, не те нищие безумцы, которым нечего было терять, кроме фанатической идеи, и они готовы были ложиться под рельсы вместо шпал, когда застревал в пути паровоз. В стране возник культ собственности. А собственнику плевать на иллюзии и голый энтузиазм. Дежурных писателей-пропагандистов заменили телевидение и Интернет. Новые иллюзии из «ящика» достигали самых удаленных уголков страны за считанные секунды и опыляли миллионы инфантильных мозгов. А что книги? Это такой длинный путь… Стоило ли тратить сотни тонн бумаги ради сгустков книжных иллюзий, залегавших на складах? Если бы при Сталине было телевидение, Иосиф не расстрелял бы ни одного писателя. Они не стоили даже пуль! Надо было просто предать их забвению, оставить на произвол, обречь на нищету. Пусть идут работать дилерами по продвижению супов «Галина Бланка», как Якубович… А в свободное от работы время пиши… Наивный мечтатель Хрущев взял писателей на службу Кремлю, заставил смотреть власти в рот, взвинтил гонорары, расплодил тысячи ненужных журналов, издательств. Он верил в эффективность фабрик книжных иллюзий. Верил и маразматик Брежнев, учредивший госпремии, награждавший лже-писателей, творцов «секретарской литературы» дачами, орденами… Где этот дым жертвенных костров? Время развело гарь, затушило костер. Смыло, как плесень, всю эту надуманную чушь олитературенного мудакизма. Народ не обманешь. Ему нужно много хлеба и еще больше зрелищ…
При Брежневе расплодилось невероятное количество писателей-паразитов, графоманов, критиков от соцреализма придворных поэтов-шаркунов. Их стало так много, что они уже не умещались в инкубаторе Союза писателей СССР, они отпочковывались целыми кланами и союзами, создавали группировки мутантов — «Апрель», «Май, «Июнь», «Июль»…
Когда кроликов становится слишком много, вмешивается природа, на них нападает мор. Это прекрасный регулятор. Он восстанавливает генетический баланс. Кролики-писатели тоже должны естественным путем уменьшить поголовье. Стране, по сути дела, нужны
12
В то время как в пивной у «Советского писателя» шли пересуды книжных дельцов, а Ося допивал коньяк с благородными колдунами, в кабинете директора издательства Арсения Ларионова шло расширенное заседание анклава акционеров. Пригласили и патриотически настроенных авторов журнала «Честное слово», который был почти на издыхании, тираж ссохся до тысячи экземпляров. Назрел, назрел момент, когда надо было доказать, что патриоты-писатели в стане славянофилов есть. Заодно надо было доказать Москомимуществу, что собравшаяся под знаменами «Совписа» когорта акционеров не зря кормится арендой и дивиденды идут впрок отечественной литературе.
— Братья! — сказал поэт-широкоформатник Валентин Сорокин, — надо поднимать русских писателей. Мне нравится идея Великого литературного крестового похода. Да, надо клеймить позором нуворишей, разворовавших страну, надо клеймить агентов США и Израиля в эшелонах власти и олигархов. Купцов прекрасный поэт и прекрасный выдумщик. Он талантливый организатор. Он даже больше политик, чем поэт. Но он продался евреям! Вроде бы, с одной стороны, он ярый патриот и защитник отечества, но, с другой стороны, посмотрите, кого именно он поднимает защищать отечество… Киндермана… Уткинсона… Пингвинова…
— Он поднимает всех! — воскликнул в приливе правдолюбивых чувств критик Примаков. — Разве у него есть возможность выбора? Разве клич его не предназначен для всех ушей? Разве он виноват, что евреи оказались… темпераментнее?
— Темперамент здесь ни при чем! — тоскливо вскричал прозаик Курощипов. — Какой к черту у Веллера темперамент… Да он засыпает на ходу. И у Севеллы вечно заспанный вид. Дело не в темпераменте… Их раскручивают! Издатели им платят сумасшедшие авансы. Они могут не думать о завтрашнем дне. А я второй год сижу на манной каше… У меня астения. На манной каше завянет любой темперамент!
— Это неправда, я тоже сижу на овсянке, — взъярился поэт Понедельников. — Но я творю, я всех мерзавцев выведу на чистую воду, я распетрушу Путина с его «Единством»…
— Тише, тише, братья, не будем спорить из-за мелочей, — сказал примирительным тоном Валентин Сорокин. — Может, я и перегибаю в своих оценках, но факт, что Купцов перехватил у нас инициативу. Это мы, истинно русские писатели, славянофилы, должны были написать роман «Рыжий бес» и «Семья». Мы должны стать арьергардом авангарда. Старые формы уже не работают. Мы должны изменить тактику и стратегию. Юмор и сатира — вот что должно стать нашим главным оружием! Мы слишком, слишком серьезны! И мне странно, почему Арсений Петрович, наш главный идеолог, давно не изменил приемов борьбы. Журнал «Честное слово» укачивающе амбициозен. Нужно оставить менторский тон. Неужели в нашем стане нет сатириков, нет юмористов, нет хохмачей?
— Я не могу позволить себе роскошь делать журнал скандальным, — мрачно пробурчал Арсений Ларионов, зло постукивая мундштуком папиросы о крышку письменного стола, заваленного пожелтевшими рукописями.
— А надо, Арсений, надо, — отчеканил, раздувая ноздри, поэт Понедельников. — Вы посмотрите, братья, сколько развелось юмористов в стане богемы… Севелла, эмигрировавший в Берлин, буквально завалил Россию романами. Он измывается над СССР. Теперь что ж… Теперь он стай храбрым… У этих новоявленных хохмачей хватает смелости топтать поверженную державу. Но они трусы. И Велдон трус! Они боятся писать о сегодняшнем дне! В этом их слабость. Я прочитал роман Севеллы «Моня-знаменосец». Признаться, я от него такого романа не ожидал. Это почти талантливо. Да. Я должен это признать. Он умеет смешить. И его семитомник придавил собой Москву. Он оккупировал все книжные лотки, вытеснил Личутина, Проханова, Бондаренко, Еременко… и даже такого мастера слова, как Гарий Немченко, совершенно забытого читателем.
— Понедельников прав, — встряхнул мочальными прямыми волосами прозаик Куковеров, известный в северных регионах деревенщик. В голосе его чувствовалась решимость гэкачеписта. — Мы уступили поле боя, уступили без единого выстрела, без единого укола пера арену сражений. А ведь и впрямь — что вытворяет этот эстонский еврейчик Веллер… Он уже наклепал десять томов. Его несет…
— Одиннадцать, — поправил глухим безликим голосом поэт Никифор Грач, одетый в мешковатую оранжевую итальянскую кофту. — А к осени, как заверил телеведущий Молчанов, выйдет его двенадцатитомник.