Ардагаст и Братство Тьмы
Шрифт:
Между курганами показалось стадо овец. Пастухи были одеты по-скифски, без плащей, и волосы носили длиннее, чем у сарматов. То был род герров — остаток племени хранителей царских курганов Скифии. Длиннобородый старик в белом кафтане выехал вперёд и поднял руку — то ли приветственно, то ли предостерегающе.
— Царь Фарзой! Я Авхадайн, жрец герров. Мы знаем, куда ты идёшь, но знаешь ли ты сам, на что замахнулся? Если и Солнца не боишься, ведай: дары стережёт трёхглавый змей. Он лежит бездыханный, но в его тело может войти сам Ортагн. Готов ди ты с ним сразиться? Тогда ты станешь
Фарзой заколебался на миг. Потом дерзко рассмеялся:
— Бесам? А может, самому Громовнику-Змееборцу? Вдруг Ортагн захочет испытать мою силу и отвагу? А наградой будут золотые дары. Мой подручный царь сражался с чудовищами и богами, а я, по-твоему, трусливее его?
— Да кто вы такие, чтобы пугать царей? — напустился на старика Умабий. — Жалкий остаток разбитого племени, сторожа разграбленных курганов! Вашего царства давно нет!
— Где твоё великое племя, Умабий? И где будет твоё великое царство, Фарзой? Иди сам, выбери его и свою судьбу! — Жрец указал на восток и освободил дорогу отряду. — Идите! А мы, герры, переживём ещё не одно сарматское царство. Не всё ещё курганы великих царей разграблены, не сгинула память о них, и нам есть что хранить.
С маячившей впереди земляной горы заклекотал, заревел на всю степь незримый грифон. Безмолвно ехали аланы на этот крик. Никто не смел повернуть назад: ведь все они были сарматы, и трусов среди них не было.
Заночевали у громадного, в десять человеческих ростов, кургана. Стена из дикого камня опоясывала его подножие, не давая насыпи расползаться. Развели костры. Неожиданно к огню вышел грязный и оборванный человек в скифской одежде. Дружинник огрел бродягу плетью, но та, свистнув, прошла сквозь тело пришельца.
— Царь Фарзой! — заговорил оборванец. — Я, вор, пытался ограбить могилу Атея, самого могущественного из царей Скифии, но был завален землёй вместе с полным ведром золота. С тех пор мои кости лежат там, глубоко внизу, а дух стережёт курган и даже не получает жертв. Я знаю, ты тоже ищешь золото под землёй, царское золото... Не ищи там, где не положил, если только сами боги не дадут!
Не удостаивая могильного вора ответом, Фарзой сделал плетью знак Огня и Солнца — косой крест, и призрак пропал. Умабий и Инисмей лишь презрительно сплюнули.
И тут в бледном свете луны показался отряд в полсотни всадников. Одетые по-скифски, длинноволосые, молодые, сильные — на подбор. Все в добротных панцирях, на породистых конях. Впереди ехал седой как лунь, но ещё крепкий старик. Его красный кафтан и башлык были усыпаны золотыми бляшками. Золотом сияла сбруя рыжего, почти красного коня. Чеканное золото покрывало ножны и рукоять меча, горит и даже рукояти точила и плети. Кони тихо ржали, но снег не скрипел под копытами.
Два царя и царевич невольно подняли первыми руки в степном приветствии. Старик ответил тем же и заговорил:
— Я — Атей, царь всех скифов. Половиной моей страны ныне владеете вы, аорсы и аланы...
— Мы отвоевали её у сарматов царских, погубивших твоё царство, — не отводя взгляда, сказал Фарзой.
Старик покачал головой:
— Великую Скифию погубил я. Девяносто лет я прожил, шестьдесят лет правил,
— Правильно сделал. Наглые рабы! — хищно осклабился Умабий.
— Я тоже так думал. Мы ведь привыкли мнить всех остальных скифов своими рабами. Пахари смирились. Их стало меньше, они обеднели и не могли выставить много воинов, особенно всадников в доспехах. «Тем лучше: не взбунтуются», — думалось мне. Я одержал ещё много побед. Фракийцы и греки трепетали предо мной. Осталось победить царя македонян Филиппа, отца Александра. Но в битве на Дунае самыми слабыми и нестойкими оказались пахари. Пока мои всадники бились с фалангой, пахари побежали от македонской конницы. В том бою я потерял войско и жизнь, а семена раздора между племенами, посеянные мною, взошли почти через век. Тогда одной неудачной битвы с сарматами хватило, чтобы все племена перессорились и были потом разбиты по одному.
— Надо было не давать этим землероям строить города, а золотые дары у них забрать. Тогда бы они не возомнили о себе, — сказал Умабий.
— Великая Скифия началась не с меня. Отыскал Колаксаевы дары и начал строить города Лют, первый царь пахарей, который брал Ниневию вместе с Мадаем, царём всех скифов. Пахари владели небесным золотом, но оно давало благоденствие всей Скифии. Пока я не попрал в ней справедливость, — горько вздохнул Атей. — Не ссорься с пахарями, Фарзой, и не шути с огненным золотом! Оставь его им, если того хотят боги.
— Но ты ведь не отдал бы пахарям верховную власть в Скифии? — взглянул прямо в глаза призрака Фарзой.
— Они и не хотели её. И не хотят.
— Пока что... Да, твоё царство началось не с тебя. Но моё создал я сам! Вот этим мечом. — Фарзой положил руку на обложенную золотом рукоять. — И меч Грозы в нём будет выше золота Солнца, а степняки — выше пахарей!
— Верно, сват! А если росы сами сделались вроде венедов, значит, им тоже место ниже нас, — поддержал великого царя Умабий.
Атей с сожалением взглянул на Фарзоя:
— Когда-то и я так думал. Сколько степных родов осело среди пахарей, слилось с ними... А мы глядели на них всех свысока. Тогда я был глуп, а теперь ты.
Призрак махнул рукой, повернул коня к кургану и беззвучно исчез в заснеженной насыпи вместе с несколькими дружинниками. Остальные стали вокруг подножия кургана и застыли недвижно — так же, как четыре века назад, когда их мёртвые тела вместе с телами коней, насаженные на колья, были поставлены охранять царскую могилу. Все они, лучшие дружинники царя, избранные от всех родов и племён Великой Скифии, умерли добровольно на годовых поминках по Атею.