Арена
Шрифт:
— Привет, Берилл, как ты хороша, — расцеловали ее, закружили, будто они все дружат со школьных времен, будто история не про странные города и непостроенный мост, а про школьную рок-группу, про любовь, про Элвиса, про Битлз, про челки и напомаженные коки, про вельветовые пиджаки, про молочные коктейли, про мотоциклы и танцы — в пабе и поздней ночью, когда родители спят или уехали в гости, и вы вдвоем; Элвис поет: «Люби меня нежно», или Роб Томас: «Мое, мое, мое»; никто еще не сказал: «Я люблю тебя», но уже скоро — вы, обнявшись, танцуете, и торшер розово-оранжевый; ночной город за окном, и никого, кроме вас… Они завалились в «Звездную пыль», заказали всего-всего: блинчиков с бананами, омлет с сыром, круассанов, шоколадного мороженого, горячего шоколада, вишневого пирога, пирожков с малиновым и персиковым вареньем, горячего молока; Берилл слушала их разговоры — все про мост — и любовалась каждым; подумала: «как здорово быть бандой». Между ними существовала фантастическая химия, от них точно отлетали искры, так им хорошо и интересно друг с другом; они были словно маленькая атомная электростанция; воспоминаниями об одном этом утре в кафе можно обогреваться несколько зим подряд. Они курили, все по-разному: Матье свой «Житан», сплевывая очень манерно, будто девица с рисунков Тулуз-Лотрека, отчего хотелось смотреть на его яркие губы; Эрик сигарету за сигаретой, тоже очень крепкие, но разные — у него было сразу несколько пачек: «Лаки Страйк», «Голуаз», «Капитан Блэк»; Джун курил с мундштуком, который сделал сам еще подростком, а Мервин — самокрутки, у него была машинка и чудесная коричневая сливовая бумага и сливовый табак; а Джеймс курил маленькую трубку. Берилл попробовала все и ужасно закашлялась. То, что парни не съели, им завернули в красивые фирменные пакеты; и они отправились гулять — Берилл показывала им свои любимые дворы: с лавочкой, на которой было вырезано: «Моей любимой Никки. Я хочу сидеть с тобой рядом всю жизнь. Рэй»; со стеной, расписанной под фреску Микеланджело; с садиком, полным роз — они бы завяли, ведь в доме никто не жил, — но Берилл ухаживала за ними уже несколько лет, хотя ничего не смыслила в розах: просто подрезала и поливала в жару, и розы цвели так, словно кто-то больше ничем не занимался, а только ими; а потом они пришли к дому Змеи. Он лег на них тенью, хотя день стоял солнечный, будто они действительно собирались перейти в другой мир, где шла война — народ с севера захватил все страны, и Светлый маг собирает
— Страшно. Там точно нет подвала с Нюрнбергской девой?
«Там очень уютно на самом деле», — написала Берилл; с собой она взяла красивый блокнотик с черно-белым изображением старинного Лондона, с черной закладкой-лентой и сразу с карандашом, мягким, черным, рассыпчатым.
— А по-моему, настоящее приключение, — сказал Джеймс. Берилл улыбнулась, она тоже всегда так думала: вот настоящее приключение; показала им, где ключи, сказала дверям: «Здравствуйте», и ребята тоже, вразнобой, никто не удивился; зал с флагами их поразил; «что это, тронный зал, — сказал Мервин, — я так себе и представлял; торжественно и мрачно»; она включила свет, и сразу стало уютно; они разбрелись кто куда. Только Эрик и Джеймс направились с Берилл в библиотеку.
— Ого, — восхитился Джеймс, — какие лестницы! — Берилл никогда не замечала их: лестницы вдоль полок, до самого верха, тонкие, изящные, из красного дерева; можно было стоять на ступеньке и двигать лестницу, опираясь на полки и просто отталкиваясь: они крепились к нижним и верхним полкам каким-то простым, но гениальным механизмом. — У моих родителей такие же.
— Не надо, Спенс, — сказал Эрик. — Это старый дом. Может, здесь не все работает. Берилл, ты проверяла лестницы?
«Нет, — хотела сказать Берилл, — я только сейчас их заметила; я всегда жалела, что их нет, потому что здесь потрясающие книги, но до некоторых не дотянуться; я залазила на кресла…» Но Джеймс уже вскарабкался на одну: «что вам достать? тут одни приключения: «Робинзон Крузо» в кожаном переплете, кажется, первый экземпляр…»; он залез на самый верх и стал двигать лестницу, восклицая от восторга; «Спенс, прекрати, это ужасно выглядит, меня тошнит, будто я на карусели», — поморщился Эрик; «Рустиони, ну, пожалуйста, я же сказал, что у меня дома такие…» — и тут верхняя ступенька, за которую держался Джеймс, лопнула; о нет, подумала Берилл, нет, только не здесь, почему на лестнице, в библиотеке, почему так нелепо; почему он не мог упасть где-нибудь в горах, где красиво, сосны и огромное небо; со стеклянного моста, чтобы падать и смотреть на небо, и думать, что летит; а Джеймс уже падал, медленно, раскинув руки, словно внизу — снег или озеро, которые его подхватят; огромные ладони; и в куполе засияло солнце; и Джеймс очутился ровно посредине столба света, будто спускался с небес: святой или падающая звезда, королевский рубин; иди, Роланд, есть и другие миры, кроме этого…
Он упал на красный ковер, неловко, подвернув руку, лежал и не двигался; Эрик в секунду перепрыгнул рояль, как тигр, и упал рядом с ним на колени; взял его лицо, нежно, как бабочку, стараясь не повредить крылышки; но Джеймс был уже мертв, поняла Берилл; дом Змеи убил его или просто случайность — уже неважно; кольцо Джеймса казалось раскаленным, она почувствовала ожог на коже, словно оно знало, что случилось с хозяином; и теперь он вечно будет падать здесь, в библиотеке, в снопе, в столбе света, хрупкий мальчик; она задыхалась, не могла поверить, не могла закричать, заплакать — «я немая, — подумала она, — теперь я совсем немая, как русалочка»; а Эрик сжал кулак и зарыдал.
Planet earth
Ангел села на кровать — огромную, розовую; не кровать, а торт на день рождения Трех Толстяков; всю в бантах, рюшах, подушках, книгах, золотистых обертках из-под конфет; вздохнула, будто собралась лезть в горячую-горячую ванну — после того как попала под ливень, надо, а то еще придется пол-лета болеть, — и развернула журнал — толстый, глянцевый, яркий, как целый ворох бабочек в лицо; тираж миллион пятьдесят тысяч; может быть, сейчас миллион или пятьдесят тысяч девушек раскрывают его на той же самой странице — на интервью с Кристофером Руни, на его ослепительно-прекрасном, как падение звезды, как солнечный блик, лице. Рано утром журнал купила ее старшая сестра, Дениза, по пути на работу — она работала в замке Скери первым садовником; покупала газеты, журналы в страшном количестве — обо всем — о кино, дизайне, девчачьи, про моду, кулинарные; когда журналы пересыпались за порог ее комнаты, она раздражалась, ехала в IKEA, приобретала там коробки, собирала, относила все на чердак, кряхтя и ругаясь, но все равно покупала; а этот сразу побежала отдать Ангел, открыв на странице с Кристофером; Ангел работала в этот день — она три дня в неделю работала официанткой в кафе «Звездная пыль»: красные диванчики, фотографии старых актеров — Дмитрия Дорлиака, Венсана Винсента, Джин Харлоу, Энн Дворак; «я даже на работу опоздаю, — сказала сестра, — посижу у тебя, съем второй завтрак, ну скажи, что там, что? там есть про тебя?» «Дениза, ну, пожалуйста… у меня посетители… я вечером посмотрю»; Дениза закатила глаза, сделала заказ: глясе и блинчики с абрикосовым джемом и корицей — и сказала: «заметь, не про кино журнал, не мужской, а Cosmo! это настоящая слава…»; на обложке улыбалась какая-то очередная модель, в летнем, желтом, с коричневыми и синими цветами платье; «красивое, — подумала Ангел, — надо будет поискать себе такое»; все заголовки разноцветные — и этот — ярко-красный, алый, пунцовый, цвет «МаксФактор»: «Кристофер Руни, голубоглазый гений»; Ангел носила журнал с собой весь день, в кармане фартука; Дениза купила мини-Cosmo, а карманы в фартуке были большие: помимо журнала, туда влезали салфетки — вытирать со столов, сдача, чаевые, блеск для губ, книжка — «Из праха восставшие» Рэя Брэдбери; и куча круглых шоколадных конфет в золотой фольге; весь день смесь любопытства, чуда и ревности не покидала ее. Она не стала читать после смены, когда кафе закрылось и весь персонал сел пить чай с вишневым пирогом; она даже чуть не забыла журнал в кармане фартука: уже переоделась в чудесное голубое платье со сползающими с плеч рукавами-фонариками, с летящей юбкой по колено — она купила его зимой и мечтала: скорее бы наступило лето, чтобы носить, — и белые атласные балетки; закрыла свой шкафчик и вспомнила: журнал! Кинула в сумку и сразу пошла домой; пешком ходить было одно удовольствие: весна пришла как костер — яркая, жаркая; пахло черемухой, сиренью — так густо, будто главную улицу облили из канистры духами вместо бензина; подожгли весной; мама и бабушка уже спали; только из комнаты Денизы шел свет — розовый, будто в комнате творилось волшебство: у них с дочкой Катрин был чудесный розовый ночник-шар, огромный, как старинный глобус; Ангел поставила набираться ванну, налила туда сиреневой пены и не выдержала — села на кровать, открыла журнал. Фотография была потрясающей: лицо Кристофера снято очень близко, четко, со всеми порами; и весь он бело-розовый, девчонка такая, крошечные родинки над узкой верхней губой, а пухлая нижняя губа чуть тронута блеском для губ, отчего казалась влажной, сверкающей и еще более пухлой и изогнутой, — не рот, а бутон, как в средневековых поэмах; черная челка на один глаз, такой персонаж аниме; и огромные голубые глаза. Ангел показалось, что она в них отражается, как в зеркале, проваливается в зазеркалье, как Алиса Кэрролла. Само интервью было небольшое — Кристофер терпеть не мог интервью; отвечал коротко; конечно же, его спрашивали о девушке: есть, нет; он ответил, что есть, но это безнадежно. Ангел расстроилась, так капитально, словно все еще с утра не складывалось, а теперь вот вечером, перед выходом в оперу или на вечеринку, вдобавок и колготки порвала, и на платье опрокинула йогурт.
Кристофер был влюблен в нее с детства, с первого класса. Они сидели за одной партой; он приносил ей цветы: зимой — тюльпаны, весной — черемуху и сирень; перевязывал цветы разноцветными ленточками; дарил ее любимые конфеты — шоколадные, круглые, в золотистых обертках; они продавались в кондитерском магазине на развес; все девчонки в школе сразу возненавидели ее за эту любовь — и никто с Ангел не дружил, не здоровался, все только шушукались при виде нее — все десять лет; это было ужасно, и Ангел терпеть не могла за эту пытку Кристофера. Она его боялась — ведь дедушка Кристофера был известным композитором, писал дивные — звенящие, нежные, переливающиеся, сверкающие, словно платья принцессы из «Ослиной шкуры», таинственные, как падение снежинок в стеклянном шаре с домиком, саундтреки к странным, награждаемым на всяких узкоспециальных изысканных кинофестивалях мультфильмам: по рисункам Тулуз-Лотрека, про космос по Стругацким, по «Поминкам по Финнегану» Джойса; Ангел видела последний — совсем сумасшедший мульт, мрачный, готический какой-то, больше немецкий, чем ирландский; потом дедушку Кристофера пригласили в местную музыкальную школу директором, и он быстро превратил ее в самое престижное начальное музыкальное заведение в стране; родители записывали детей в очередь с младенчества, чтобы те учились в этой музыкальной школе; а еще он писал рождественские и пасхальные оратории для их кафедрального собора; слушать их приезжали люди со всей Европы; на Пасху и Рождество с пяти утра стояли, чтобы занять место; главную женскую партию исполняла всемирно известная сопрано, причем совершенно бесплатно; Ангел трепетала перед этим человеком, Андреасом Руни — высоким, тонким, седым, элегантным, невероятно красивым, как заледеневшее море; а отец Кристофера, Леонард Руни, был поэтом, в десять лет у него уже вышла первая книжка — «Отражение комнаты в елочных игрушках»; а когда Кристофер учился в пятом классе, его отец стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, самым молодым в истории премии; он владел большим книжным магазином в городе и был директором городской библиотеки — библиотеке насчитывалось несколько сотен лет; устроенная в здании бывшей церкви, средневековая, вся в витражах, с каменным резным полом, винтовыми лестницами, она казалась святилищем из «Имени розы»; и в ней на самом деле хранились очень редкие книги по искусству, до которых допускались только люди в перчатках и со стопкой разрешений; Леонарда Руни Ангел видела всего несколько раз: рыжеволосый, кареглазый, вечно небритый, действительно очень молодой, в коричневом вельветовом пиджаке с заплатками на локтях, в потертых джинсах, он не выглядел всемирной знаменитостью и сыном всемирной знаменитости; он был, скорее, похож на Индиану Джонса — искателя приключений с докторской степенью по археологии; он был безумно привлекателен. Но не женат. Кристофер появился в результате студенческого приключения: Леонард переспал с одной девушкой, но она собиралась замуж за другого, а делать аборт ей было нельзя по состоянию здоровья, и тогда Леонард поклялся, что заберет ребенка и никогда не напомнит о себе, и заставил ее подписать документы об отказе. Все ждали, что он женится на местной девушке, но он так и не женился — похоже, ему хватало книг. То же и с Андреасом: бабушки у Кристофера не имелось — Андреас был женат в молодости, но они развелись, и Андреас как-то забрал Леонарда от мамы и сам растил его. Ангел казалось, что Руни владеют всем городом, что они главное национальное достояние страны. Мужчины Руни жили за городом, в удивительном доме — большом, деревянном, недалеко от города, среди сосен; внутри тоже все было деревянным, золотистым, медовым, коричневым, бежевым; диваны и кресла в разноцветные полоски и заплатки, лоскутные ковры и пледы, большая кухня, библиотека, комната с роялем, комната для гостей, спальня Андреаса, спальня Леонарда, лестница наверх — в мальчишескую комнату, полную игрушек; и самое главное — огромный круглый камин в центре дома, очаг; на втором этаже, вместо пола, в маленькой гостиной было стекло, и казалось, что там тоже камин, можно раскачиваться в кресле-качалке и смотреть на огонь сверху; и свет можно не включать — комната наполнялась теплыми бликами, шедшими снизу; в этом было что-то от мифов —
Первый фильм он снял в семнадцать — он назывался «Absolution», черно-белый, с цветными вставками типа огня или крови, или красных губ после поцелуя, или красного платья девушки а-ля «Плезантвиль»; мюзикл, все песни в фильме звучали полностью, их написала и исполняла какая-то сумасшедшая английская группа — симфорок, очень мрачный, тяжелый, драйвовый и изысканный; разбиваемое пианино, рев гитар, барабанный бой; и голос — молодой, злой, кристальный, добирающийся до немыслимых высот; и сюжет — бешеный микс из Сент-Экзюпери, его «Военного летчика» и «Маленького принца»: молодой парень оканчивает летное училище, и тут объявляют войну, совершенно безнадежную, потому что страна проиграет; но их самолеты все равно летают, сражаются, их убивают, а в это время мирное население эвакуируется; и на фоне этих глобальных событий молодой летчик влюбляется в девушку, которую мельком увидел в толпе; и мечтает о жизни с ней — вот они поженились, вот их дом, вот их дети, внуки, сад; между полетами еще пишет сказку о Маленьком принце; как он встретил его в пустыне; в конце он со своим самолетом объявлен пропавшим без вести; и самый последний кадр: он летит над морем — и тень самолета на волнах превращается в тень летящего человека; и все это вперемешку с кадрами старой военной хроники. Ангел смотрела фильм в кинотеатре; сердце ее остановилось, когда она увидела последние кадры; ей показалось, что в зале так много людей, что нет воздуха; она стала выбираться на улицу, спотыкаясь об людей, наступая на чьи-то ноги и рассыпанный попкорн, поминутно извиняясь; выбежала и схватилась за стену, будто у нее сердечный приступ. Кто-то обернулся, пожал плечами: вот странная девушка. Кто ему сказал? Ему кто-то сказал? Ведь о ее секрете знают только семья, ее подруга Милана и Оливер.
Наверное, это просто совпадение, интуиция влюбленного Кристофера.
И даже Оливера не было рядом, чтобы поддержать, — ее лучшего друга. Он играл в этом фильме главного героя, летчика.
Все вокруг считали, что Ангел Вагнер влюблена в Оливера Рафаэля, поэтому она отвергает Кристофера Руни. Оливер был старше ее на три года; они познакомились, когда Ангел исполнилось четыре года, а ему — семь. Они гуляли с Денизой возле школы, там стояли качели, горки, даже маленькая карусель; Дениза отвлеклась на чудесного котенка, серебристого британца, которого кто-то принес похвастаться — подарили на день рождения; «а где моя сестренка?» — хватилась Дениза; Ангел исчезла. Вся детвора кинулась искать сестренку Денизы. Среди них был Оливер, одноклассник Денизы. «Как она выглядит?» «Вся в красном, — сказала Дениза, — красные беретик, пальто, шарфик, чулочки, платье, перчатки, сапожки и зонтик — все красное». Оливер ее нашел. «Привет, — сказал он, — куда ты идешь, девочка в красном?» Она стояла в луже и смотрела на свое отражение. «Как ты думаешь, ответила она, — там, в луже, тоже я, такая же, с теми же привычками и любовью, или же совсем другая девочка?» Уже в четыре года Ангел умела читать и размышлять. Оливера она растрогала. «Совсем другая, — сказал Оливер, — там совсем другая девочка. Ее зовут не Ангел, а Легна, и она рисует левой рукой. И любит наверняка не просто горячее молоко, а молоко с “несквиком”». Ангел это понравилось, и они подружились. На следующий день Оливер пришел к их дому, самому сумасшедшему в городке — розовому; это был дом мечты бабушки, чье детство прошло в войну: все вокруг суровое, серое, коричневое, черное; и однажды ей в руки попала книжка про Барби; с тех пор она мечтала о розовом доме, полном розовых вещей; и когда стала взрослой, позволила его себе. Дом был с красной черепичной крышей, золотыми оконными рамами и верандой из разноцветных стеклышек. Внутри — розовая кухня с розовой посудой; две розовые ванные; розовая гостиная — с розовым диваном, розовым ковром, розовыми шторами и лампами; и пять розовых спален с огромными кроватями в форме сердечек, да еще с бело-розовыми балдахинами. Бабушка три раза была замужем, но со всеми мужьями разошлась; от второго брака у нее осталась дочь, мама Денизы и Ангел; та тоже развелась с мужем и вернулась в мамин розовый дом; потом и Дениза вышла замуж, но ушла от мужа в первый же год; у нее росла дочка Катрин, и розовый дом радостно принял их обеих в свои сахарно-плюшевые объятия. Оливер вычислил комнату Ангел по висящим в качестве украшения пуантам — Ангел обожала танцы — и кинул ей в окно аккуратно камешек; она выглянула; вышла на розовое крыльцо, оплетенное розами; а потом посмотреть, кто там, вышла бабушка; Ангел их познакомила, бабушка пригласила Оливера на чай с шарлоткой; Оливер был в восторге от их дома, хотя в городе при упоминании о нем крутили пальцем у виска. Пять женщин в розовом доме… Но Оливер сам из странной семьи — Рафаэли были хиппи, двери в их доме всегда открыты нараспашку; там играла музыка, курилась трава; из пианино росли цветы; всегда имелся горячий чайник и свежий чай — потому что постоянно кто-то находился в гостях; детей в семье было девять, половина умела читать мысли или предсказывать будущее, и все девять с чудными, как цикл детских стихов, именами: Облачко, Осень, Снег, Лепесток, Ромашка, Дуг, Калина, Капелька, Река; Луг — это настоящее имя Оливера; Оливером он назвал себя после первой своей роли — Оливера Твиста в школьном спектакле; и Ангел называла его Оливером. Они качались на качелях, купались в море, собирали ракушки и делали из них украшения, рисовали картинки, катались на велосипедах, сочиняли истории; потом Ангел пошла в школу и на танцы, а он встречал, провожал ее; и у них оказалось полно секретов; Кристоферу уже не было места в жизни Ангел.
Он злился, потому что привык, что ему сразу все удается, падает в руки, поскольку он — Руни; все ждали от него таланта — и он оказался гениальным режиссером; в пятом классе ему подарили камеру; а до этого он много-много рисовал, везде, на всем, яркие сумасшедшие комиксы — про банду, про пятерых ребят: у одного, когда он злится, пальцы превращаются в лезвия, второй кидается огнем, третий плюется кислотой, четвертый превращается в гигантское насекомое, пятый может тянуть руки и ноги в бесконечность — как резина; а потом он все начал снимать: свет, дождь, как кто-то долго играет на пианино; Ангел — как она качается на качелях; рассвет, прибой; как загорается и гаснет постепенно и опять загорается гирлянда на новогодней елке; как распускаются по утрам розы в розовом саду замка Скери, в котором работала Дениза… А потом он подошел в школе к Оливеру: Оливер был очень худой, он лет с тринадцати начал курить, и от этой нездоровой худобы он казался еще выше, Кристофер ему еле до плеча достает, и тонкий, хрупкий даже, как фарфоровая пастушка, — и стал ему что-то говорить, а в школе все шептались, шушукались: ну что же там, у этой троицы, — срослось-несрослось, кто с кем? Оливер был потрясающе киногеничен. Кристофер первым увидел, что неуклюжий мальчик-хиппи безумно красив, словно Мальчик-звезда из сказки Уайльда: фиалковые глаза, черные ресницы, черные волосы, дивно изогнутые губы, идеальный нос; только бабушка Ангел давно заметила, как хорошеет Оливер, но решила подождать, когда это заметит внучка; а Кристофер попросил Оливера попозировать, поиграть — для маленького фильма, но на большой конкурс. Оливер просто курил, смотрел в ночное окно; но это была абсолютная красота, этим кадрам аплодировали стоя; и Кристофер получил первый приз, хрустальную статуэтку, и немало денег — и в итоге бросил школу и стал снимать; путешествовал, купил свет, сложные камеры, набрал народ, подружился с кучей музыкантов, снял Оливера еще в паре короткометражек, а потом они уехали и сделали этот фильм. Оливер постоянно звонил и писал; говорил «скучаю»; и точно так же звонил Кристофер, а письма его были километровыми; так Ангел осталась жить в Скери одна.
До конца школы она так ни с кем и не разговаривала. Девочки ей не прощали двух крутых парней. Ангел и дела до одноклассников не было. Она окончила еще и танцевальную школу и стала заниматься танцами с маленькими детьми — четыре раза в неделю; а три раза работала официанткой в «Звездной пыли»; и была счастлива.
Она дочитала журнал и вздохнула. Безнадежно? Кристофер был то слишком близко, то слишком далеко. Его нужно выслушивать, поддерживать, вдохновлять. Ездить с ним по миру, наливать ему чай. А она не хотела никуда ехать. Ей нравился ее Скери, город, которому тысяча лет в следующем году; в войну ему повезло, он остался почти нетронутым. Узкие, мощенные булыжником улочки, на которых не развернуться современной машине; маленькие магазинчики с выставленными на улицу корзинами с фруктами и цветами, на английский манер целиком занимавшие первые этажи, городская площадь с кафедральным собором и ратушей, домики с разноцветными дверьми, садиками и окнами, которые украшали кто чем мог: статуэтками читающих детей, моделями кораблей и маяков, раковинами. Главная улица города выходила к морю, к бухте и дальше — к пляжу и прогулочной полосе; в море виднелись три маяка; а в конце города было старое кладбище и закрытая церковь. От моря город шел в две горы: на вершине одной стояли две мельницы, они по-прежнему мололи муку, и все пироги в городе стряпались только из местной муки; а на другой стоял замок Скери — он, в отличие от города, не был старым: ему насчитывалось от силы сто пятьдесят лет; это всего лишь реконструкция родового замка семьи Дюран де Моранжа, который сгорел в революцию; сама семья спаслась, уехав из страны; со всеми деньгами и драгоценностями, и воспоминаниями, и чертежами; по ним один из Дюран де Моранжа и выстроил копию замка. В буклетах для туристов его называли просто: «Дом с хорошим видом». Хотя это был настоящий замок — с потайными лестницами, библиотекой, башнями, огромным розовым садом. Последний из рода — Макс Дюран де Моранжа — уехал, стал известным писателем, автором ужастиков и сказок о вампирах, и подарил замок городу, по-прежнему выплачивая деньги за его содержание. Замок открыт для посещений; вся семья Вагнер работала в нем: бабушка была там когда-то служанкой и помнила Макса Дюрана еще маленьким, катающимся на велосипеде по саду с учебником по алгебре; существовала какая-то загадочная история с его отцом, матерью и бабушкой; кажется, его отцом был его дядя, а его мать и бабушка влюбились в одного и того же человека; бабушка Ангел была нелюбопытной, считала, что истории сами тебя находят, а не нашли — ну и не стоят они того; мама работала экскурсоводом, а Дениза — первым садовником. Вид из окон замка и с лавочек на море и город внизу действительно был изумительный — словно ты попал в сказку — «Властелин Колец» или Андерсен, что-то бесконечно совершенное. А еще можно сидеть в саду и смотреть, как цветут розы… Ангел обожала Макса Дюрана, прочитала все его книжки, вырезала все интервью с ним или даже просто упоминания; над столом у нее висела фотография с автографом: «Ангел Вагнер, чудесной девочке»; это Оливер подарил — ведь лучшим другом Макса был старший брат Оливера — Снег Рафаэль, композитор и следователь; они учились вместе в школе и теперь вместе жили где-то далеко, в мире; Оливер почти не помнил брата, но собирал про него вырезки и писал ему письма, а однажды попросил для Ангел фото и автограф, и Снег ответил, прислал — о чудо — на один из дней рождения Ангел; а про мир было здорово думать, но Ангел никуда не хотела уезжать, она любила этот город, полный тайн, жизни, чудесных мест, роз, скамеек, крика чаек, запаха моря; любила прикасаться к стенам обыкновенных домов, каменным, заросшим плющом, виноградом, хмелем, жимолостью; и слушать, что они говорят; любила кафедральный собор, исполинский, черный, в узких, как ресницы, окнах; в золотых, красных, синих стеклах; в шпилях — как еж; она ходила в него с детства, у ее семьи были даже свои места — пятый ряд слева, первые три; с расшитыми бисером подушечками и молитвенниками; кто-нибудь в день да посещал мессу: бабушка, или Дениза с Катрин, или мама, или Ангел; у мамы чудесный голос, и она иногда пела псалмы, хотя в голосах недостатка не было; она училась в музыкальной школе Руни, играла на скрипке и пела в хоре, не окончила, отвлеклась на личную жизнь, но Андреас Руни ее помнил и улыбался, здоровался, давал петь, и мама потом весь вечер спрашивала: «ну как? ну как?» — а все ее уверяли, что прекрасно, лучше, чем великое сопрано; и бабушка пекла мамину любимую шарлотку. С Ангел Андреас тоже здоровался, и Ангел думала: «А знает ли он обо мне и о Кристофере?… Наверное, он бы не простил такого жестокосердия: какая-то девчонка из розового дома украла сердце внука и держит в обитой атласом шкатулке для украшений — в форме кошки, в розовых атласных оборочках. Но я не жестока, это Кристофер бессердечен в своей страсти… забрал у меня Оливера…»