Арфеев
Шрифт:
— Это за ваши зелёные глаза. — В кармашек её униформы проникла рука и оставила там шелестящую купюру. — Они у вас безумно красивы.
С этими словами он развернулся и вышел из кафе, оставив ошеломлённую официантку с подаренной тысячей в кармане.
Подходя к дому, Рома начал чувствовать, как тяжелеют веки. Усталость давала о себе знать. Ночной воздух опьянял, а получасовая прогулка обещала хороший, крепкий сон. И это было прекрасно. Это было прекрасно! Увидев крышу дома в паре улиц от него самого, Рома расплылся в улыбке, предвкушая скорый отдых и объятия матраса. Хоть спать с Настей было в разы приятнее, но всё же куда лучше было не прижиматься к стенке, потому
Рома вновь рассмеялся, только подумав об этом. Парочка прохожих посмотрела на него, но от этого веселье только усиливалось. Светлое небо стало светлеть ещё больше, и у самого горизонта застенчиво выглядывал рассвет. Совсем скоро большинство людей встанет с постелей, проклиная этот чёртов будильник, и пойдёт на работу зарабатывать деньги, когда сам он плюхнется на кровать и будет зарабатывать эти же самые деньги, пока спит. Потому что он бизнесмен, детка! Он чёртов инвестор, в которого никто не верил! И пока другие пахали за жалкие гроши, он следил за своими акциями и руководил компанией, что до этого становилась банкротом четыре раза и у которой не было ни одного заказа. Ни одного! Но это бизнес, ребятки, при должном упорстве твой труд окупится шелестом купюр.
Рома рассмеялся ещё громче и, наполняя лёгкие свежим ночным воздухом, шагал по улице, навстречу съёмной квартире.
Только у самого подъезда, перед тем, как достать ключи, он решил взглянуть на окно соседнего здания, что стояло напротив. Там, на третьем этаже, в самой последней квартире по коридору, жила его мать — чуть располневшая женщина, что когда-то была писаной красавицей. Хоть Рома и любил её, всё же честно признался себе, что внешний вид мамы оставляет желать лучшего, и «спасибо» за это можно было сказать только пристрастию к алкоголю. Она жила одна, потому что отец ушёл ещё пару веков назад, а другие мужчины даже не смотрели в её сторону, стараясь поскорее убрать взгляд с ужасно обвисших грудей.
Рома любил маму и всеми силами старался делать для неё только лучшее, старался делать так, чтобы она сама становилась лучше, но лишь недавно понял, что её от самой себя не спасёшь. И как бы цинично это не выглядело, но он не мешал ей в саморазрушении, длящемуся уже не один год. Не поддерживал, но и не мешал. Он создавал свою жизнь, своё будущее и не хотел заморачиваться насчёт проблем матери-алкоголички. Рома и так корил себя за то, что оплачивает счета за коммунальные услуги вместо своей матери, которая, судя по всему, забыла, что такое работа. Он снимал небольшую квартирку напротив её дома, чтобы приглядывать за ней, хотя мог себе позволить купить жильё в самом центре города. Эта бескорыстная забота всё продолжалась и продолжалась, но когда-нибудь терпение лопнет, и бессовестник-сын оставит свою мать предоставленной самой себе, ибо уже хватит вечно ныть, пить и жаловаться на жизнь. Рома был уверен, что его мама относится к той категории людей, которые учатся чему-то только тогда, когда жизнь загоняет их в самый-самый угол.
Но сейчас он ни о чём не думал. Смотрел на окно маминой квартиры и замертво стоял, широко раскрыв рот. Ключи со звоном упали на асфальт, но и этот звук раздался где-то за гранью реальности. Взгляд карих глаз был прикован к мужскому силуэту на фоне жёлтого света. К мужскому силуэту, ровно стоящему у подоконника на самой кухне. К грёбанному мужскому силуэту в квартире
Рома простоял так несколько секунд, после чего дал себе пощёчину и приказал не впадать в ступор. Он поднял ключи и, кинув взгляд на дверь своей парадной, зашагал к дому мамочки, которая сегодня проводила ночь не одна.
В подъезде воняло мочой.
Мочой и чьей-то блевотиной. Когда Рома поднялся на второй этаж, он случайно наступил на использованный презерватив. На пролётах меж этажами деревянные, обшарпанные подоконники скрылись за пеленой окурков, огромные кучи которых виднелись тут и там. Даже сейчас, в половину четвёртого, эхом по подъезду разносились женские крики, которые обычно оканчивались глухим ударом и низким басом. Кое-где бился в истерике грудной ребёнок, и от всех этих звуков Рома почувствовал, как начинает болеть голова. Подойдя к нужной ему двери, он взялся за ручку, закрыл глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и потянул её на себя.
Как о и полагал, дверь оказалась не заперта.
На удивление она открылась тихо и беззвучно, будто совсем недавно кто-то её хорошенько смазал. Так же тихо она закрылась. До крохотной прихожей доносился хриплый, но искренний женский смех и непонятное мужское бормотание. И чем ближе становились эти звуки, тем больше Рома узнавал нотки чужого голоса. Он ступал аккуратно, старясь не шуметь, чтобы никто не заподозрил раньше времени, что в квартире есть кто-то ещё. Они узнают, но только тогда, когда его глаза встретятся с глазами каждого.
Свет лампочек лился только из кухни, откуда и доносились звуки. Один шаг из-за угла, и здравствуй, мама, я дома! О, а что это за мужчина рядом с тобой? Ах да, точно! Это же наш любимый старый козёл!
Рома вышел на свет и сказал:
— Привет, мам.
Две головы (одна — светлая, друга — тёмная) повернулись, и теперь на него взирали две пары глаз.
Две пары карих глаз.
Кухня была небольшой. Даже маленькой. Практически всё свободное пространство занимал стол, дешёвая клеёнка на котором была вся испачкана каплями соусов, соплями и бог знает чем ещё. И вот за этим самым столом сидела женщина, совсем недавно разменявшая четвёртый десяток, но выглядящая так, будто двадцать лет назад вышла на законную пенсию. Её поредевшие светлые волосы кто-то раскидал по голове, будто они жили своей жизнью. Покрасневшие глаза впали, кожа прорезалась сотнями морщин и обвисла, так что лицо её казалось вечно уставшим и чем-то недовольным. Груди держались чуть ли не на животе, а клетчатые шорты открывали вид на паутину из вен, что облепила собой неухоженные ноги.
Всё это Рома видел и раньше. Сейчас его взгляд был прикован к другому человеку. К человеку, что несколько лет назад вышел за сигаретами и не вернулся.
Но сигареты, похоже, он всё-таки нашёл.
— Привет, сынок. — Мужчина тепло улыбнулся, и с самых первых секунд Рома возненавидел эту улыбку.
Потому что это была его улыбка.
— Чего такой нерадостный? — Отец улыбнулся ещё шире, отчего кончики пальцев вспыхнули огнём. Чтобы потушить его, пришлось с силой сжать кулаки, с трудом сдерживая растущий внутри гнев.
Рядом с мамой, на той табуретке, которую Рома совсем недавно лично чинил, сидел крупный, коренастый мужчина. Его влажные чёрные волосы (только после душа, скотина) свободно свисали с головы и лишь слегка не доходили до плеч. Широкое лицо, крепкая шея, огромные плечи и не менее огромный живот могли напугать любого прохожего в тёмном переулке, как только тот увидел бы такого монстра. Чёрная футболка приоткрывала вид на волосатое пузо, а прямо под ним красовалась расстёгнутая ширинка, сквозь которую просачивалась ткань трусов. И хоть когда-то острые скулы скрыли набежавшие за годы щёки, всё же лицо этого подонка оставалось по-своему красивым, привлекательным. Лишь алкоголь оставил на нём свой пугающий след усталости и лёгкой-лёгкой отстранённости.