Аргентина: Кейдж
Шрифт:
— Не удивляйся.
Крис решил последовать мудрому совету. Часовню же Мюффа согласился показать, благо все рядом. И дождь кончился.
— Это здесь хотели парк разбить, — Кейдж взглянул на неровное, поросшее редким кустарником поле. — Может, и стоило. Как-то оно... дико.
Часовню он уже видел и особо не впечатлился. Коробка из серого рваного камня — и купол сверху. Дверь же стальная, новая, словно у сейфа. Сразу видно, не берегут — прячут.
Сержант, тоже
— Парк? А кто сюда ходить станет? Брока, который бывший управляющий, прежним господам очень был предан. Для чего он часовню-то выстроил? Одни говорят — в память о графине, а другие — чтобы вечным укором стояла. Потому и здесь, к городу ближе, а не на фундаменте старого собора.
— Не суди, Мюффа, да не судим будешь!
Кейдж резко обернулся. Мари-Апрель стояла рядом. Легкий светлый плащ, знакомая сумочка. И сама прежняя, только на лице нет улыбки.
— Простите, мадемуазель, — сдавленным голосом проговорил Жан-Пьер, отступая на шаг. — Люди разное говорят.
Крис, вовремя вспомнив совет, решил ничему не удивляться. Хотел поздороваться, но девушка успела первой.
— Gud’ning, Кретьен!
Дверь пришлось открывать вдвоем. То ли петли перекосило, то ли так и задумывалось, чтобы посетителей отвадить. За порогом плавал серый сумрак. Пахло сыростью и мокрой известкой.
— Не стану мешать, — негромко проговорила Мари-Апрель. — Мюффа! Расскажи гостю, что знаешь. А о чем думаешь, очень прошу, оставь себе.
Сержант сжал губы, кивнул. После «Gud’ning» это было единственным, что сказала та, которую Кейдж встретил возле Аметистовой башни.
— Пойдем, Кретьен. Скоро темнеть начнет.
За порогом Крис, не успев даже осмотреться, взял спутника за локоть и потянул в сторону, к холодной сырой стене. Вслух спрашивать не решился, рукой указал.
— Она? — понял Мюффа. — А какого ты ответа ждешь? Наши болтают, будто... Графиня! Нет, не призрак, родственница, пра-пра-и так далее дяди последнего здешнего сеньора...
Не говорил, шептал, еле двигая губами.
— Живет за границей, в Штатах, как и ты. Остановилась у мсье Брока. Башню видел? Ее этаж — второй.
— Это правда? — не утерпел Кейдж.
Жан-Пьер Мюффа поглядел прямо в глаза.
— Решай сам!
Повернулся, кивнул в сторону стены, что напротив.
— А графиня — вот она!
От фрески уцелело не слишком много. Белый контур — то, что было когда-то платьем, неясные черты лица, сложенные на груди руки, венец поверх темных волос. Крис почему-то думал, что художник обязательно вспомнит о сабле, но погибшая в давние годы была безоружна. Безжалостно Время! Вместо образа — еще одна тень. Белая...
— Как... как ее звали? — Кейдж даже не узнал своего голоса.
— Селест, если по-французски. Но называли ее как в наших краях принято: Селеста. Имя, кажется, латинское, от римлян...
— Целеста, — вспомнил Крис, не отводя взгляда от белой тени. — Небесная...
Сержант долго молчал. Наконец проговорил неуверенно, без всякой охоты:
— Это как на прошлой войне, Кретьен. Пустили боши газ — и всех потравили, правых и виноватых. Да простит мне ее душа!.. Попала девчонка под раздачу, вот и весь сказ!
Сотворил крест, отвернулся. Крис тоже поднес пальцы ко лбу, вспомнив фотографию в деревянной рамке. И правых, и виноватых... В Небесной канцелярии считают квадрильонами.
Подумал, чуть было не устыдился, но вместо этого почувствовал внезапную злость. Не на Творца — на себя самого. «Никого вы не спасете, Кретьен, и никому не поможете...» Слабак! Очкарик...
— Здесь еще витраж, — негромко проговорил Мюффа. — Больше-то и смотреть нечего. А витраж интересный: фон из обычного цветного стекла, но в центре, где Дева Мария, все сделано из того, что от старых витражей осталось, которые из храма. Говорят, мастера несколько лет нужные осколки подбирали. Пойдем поглядим.
Сержант был прав — от часовни уцелели только стены, даже скамьи куда-то сгинули. Гнилые щепки на полу, сырая пыль, известка в мокрых разводах. Запустел Дом Божий... А витраж Крис уже заметил. Единственное окно — прямо напротив входа, над алтарем. И прежде видел, в книжке про Авалан, изданной Гюставом Брока: Дева с Младенцем на руках, над ними — чаша. Gradalis... Не ради простой прихоти витраж собирали из осколков того, что сгинуло навеки.
Будь милосерд, прости мне зло, Я, Боже, хрупок, как стекло, Пред страшной яростью Твоею!8
Строгое темное платье, белый воротничок под горлом, на лице — ни капли косметики. Руку пожала твердо, по-мужски, отступила на шаг.
— Проходите, я здесь одна. Сотрудников отпустила...
Увидев букет осенних астр, покачала головой:
— Каждый раз что-то новое, Харальд. Прежде у вас был кошачий голос, теперь это... И взгляд, уж извините, как у давно не кормленного волка из Фридрихсфельде.
Мельник улыбнулся Белой Волчице.
— Значит, попал по адресу. А вас, Ингрид, хоть сразу на обложку. Трудолюбивая германская фройляйн...
— Нельзя, — перебила баронесса. — С недавнего времени фотографии работающих женщин перестали размещать. Можно только супоросных и желательно с глупыми глазами. Вы отстали от жизни.
Насчет спрятанного во дворе замка Харальд почти угадал. Стен и башен не обнаружилось, однако небольшой двухэтажный особнячок находился именно во дворе, надежно прикрытый тяжелыми шестиэтажными домами. Шарлоттенбург, чуть ли не самое сердце города. Кто заподозрит?
— А где чучело? — поинтересовался он, снимая плащ. — Рыцарь в перьях — и с серебряным подносом в руках?