Аргентинец
Шрифт:
Банда выкатила на улицу. Доктор задвинул засов, привалился к двери взмокшей спиной:
— Ничего не понимаю… Убейте меня на месте, но мне это недоступно…
— А что тут понимать? — презрительно бросил Клим. — Этот негодяй служит в каком-нибудь подотделе снабжения, деньги вышли — созвал дружков и отправился в набег. Знает, крыса, что ему ничего не будет: за буржуев никто не вступится. А иностранец — кто его знает? Вдруг и вправду с Лениным за руку здоровался?..
Клим вновь вынул из кармана преступную бутылку:
— Напейтесь, доктор, а то
Клим потрепал всхлипывающую Маришу по плечу:
— Дверь никому не открывайте, царя сожгите. И пусть Любовь Антоновна не ходит в одиночку по темноте.
Но Любочка вернулась не одна: товарищ Осип проводил ее до крыльца, откозырял и исчез в снежном буране. Она с удивлением оглядела разоренную прихожую:
— Что здесь произошло?
Саблин — измученный, пьяный — вышел к ней с бутылкой в руке:
— Доброй ночи, солнышко. Хочешь выпить? Клим нам шампанское принес и даже умудрился спрятать его под пальто во время обыска. Это ведь твои большевики устроили…
Любочка спустила платок на плечи.
— Я попрошу Осипа, он даст нам охранную грамоту или еще что-нибудь, — проговорила она дрогнувшим голосом.
Спали, не раздеваясь. Белое пуховое одеяло унес Комитет голодных.
Глава 13
1
Огромная очередь в восемь рядов заполняла площадь перед кадетским корпусом. Большевики объявили обязательную регистрацию офицеров: те, кто не придет, будут считаться врагами народа и понесут наказание в соответствии с законами военного времени.
Офицеры пришли — покорные, как бараны; топтались на морозе, спорили из-за места:
— Па-а-азвольте, милостивый государь, вы тут не занимали!
— Ведь их тысячи… — шепнул Жора Елене. — А в день переворота лишь несколько человек пришло на Благовещенскую.
От знакомых Жора знал, что в других городах творится то же самое: в Москве на регистрацию явились пятьдесят шесть тысяч. Во время сражения за город у узурпаторов были только рабочие дружины и несколько разложившихся, не знающих дисциплины запасных полков. Соберись офицеры вместе, они бы в полчаса разогнали этот сброд.
По мощам и елей: стойте теперь в затылок друг другу. Скажут пасть на колени — падете, никуда не денетесь.
Как было стыдно за взрослых! Не привыкли думать своей головой, принимать на себя ответственность. По квартирам, по углам шептались: хорошо бы рвануть на Дон, к генералу Алексееву! Он, говорят, организует Белую армию для сопротивления захватчикам. Но мало кто решался отправиться через всю страну без денег, без продовольствия. Все искали тайные организации, которые должны были помочь переправиться на юг, но тут же предостерегали друг друга: не доверяйте никому — везде провокаторы. В результате прятались по норам, тряслись за свою мышиную жизнь, за корочку суррогатного хлеба.
— Шкурники… —
Дети — сознательные юнкера и гимназисты — в открытую обсуждали политическую ситуацию, теребили родителей: ведь нужно что-то делать! Большевики кричали на всех углах, что они отстаивают идеалы свободы, но тот строй, который они намечтали себе, оказался нежизнеспособным, и, чтобы удержаться у власти, они ввели старые царские порядки, только возведенные в десятую степень, — с невероятной бюрократией, произволом и арестами оппозиции. Они, всю жизнь проведшие между конспиративными квартирами и каторгой, не знали ничего другого и перестраивали Россию в знакомую им пересыльную тюрьму.
Отец Елены был прав: денег на сопротивление давать было некому. Жора не раз подумывал об организации молодежного отряда, но как ему мешали собственная неопытность, возможность ошибиться и подвести людей, боязнь показаться нелепым со своим детским желанием поиграть в героев!
После того как в городе начались повальные обыски среди буржуазии, Клим перебрался на Гребешок. Даже старая графиня не посмела возмутиться: когда в доме есть мужчина, не так страшно.
Жора приставал к нему с вопросами: как быть? чего ждать?
— Гражданской войны, — хмуро сказал Клим. — Все к тому идет. «Буржуи» не будут пассивными, если их поставят перед выбором: либо сопротивляться, либо погибнуть.
Жора совсем запутался: он ненавидел эту пассивность в себе, в Климе, в каждом стоящем в очереди офицере. Но в то же время знал: только она и отделяет Россию от большой крови.
А узел затягивался все туже. Немцы перешли в наступление, и Ленин, совсем недавно не признававший ни патриотизма, ни защиты родины, вдруг выпустил декрет «Социалистическое отечество в опасности» и потребовал бросить все силы на оборону страны.
— Особенно вот это прелестно… — съязвил Клим, начитавшись газет. — «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Теперь можно расстрелять без суда и следствия любого: нас с тобой — как спекулянтов и контрреволюционных агитаторов, а советских деятелей — как хулиганов и громил.
Возможно, постановка офицеров на учет была прямым следствием этого декрета: большевики испугались, что «контрреволюционные силы» устроят мятеж в преддверии немецкого наступления.
Крутясь у очереди, Жора несколько раз спрашивал офицеров:
— А зачем вас регистрируют? Что потом будут делать с этими сведениями?
Никто не знал.
— Пойдем спросим у большевиков, — решительно сказала Елена.
К крыльцу было не подступиться: очередь продвигалась медленно, все зорко следили, чтобы никто не пролез вперед — каждому хотелось побыстрее оказаться в тепле.
— Давай подождем тех, кто выходит.
Прошло десять, пятнадцать, тридцать минут, но из здания никто не появлялся. Двери хлопали, только впуская очередного офицера.