Аргентинец

Барякина Эльвира Валерьевна

Узкоплечий лысый старик колдовал над наборными кассами. Борис Борисович готов был на него молиться: когда-то тот служил в синодальной типографии, а это многое говорило о грамотности и внимательности.

На завтра у Хитрука была заготовлена «бомба»: вопреки мольбам редколлегии, он решил опубликовать отчет о выборах в местные Советы — по всей России опять побеждали меньшевики и эсеры.

— Люди не хотят большевиков! — заверял он метранпажа.

Тот усмехался:

— Эсеров и меньшевиков они тоже не хотят. Только голосовать больше не за кого — вашу-то партию к

выборам не допустили. Впрочем, вы бы все равно проиграли: народ в каждом, кто носит галстук, видит сытого богача, хотя у иного крестьянина денег куда больше.

Дверь распахнулась от сильного удара, и в типографию ворвалась толпа военных:

— Встать к стене! Руки вверх!

Отпечатанные номера газеты конфисковали, матрицу уничтожили, набор рассыпали. Типографию реквизировали для нужд культурно-просветительского отдела.

Во время ареста Борис Борисович хорохорился:

— Отлично, на Гороховую на автомобиле поедем! — Но в машине все же горестно шепнул Климу: — Доигрались… Больше газеты не будет.

Клим не ответил. Во время обыска у него изъяли коробку с деньгами.

До следующего вечера их продержали в унылой комнате, похожей на больничный покой. Потом всех вместе вызвали к следователю, который был давно знаком с Хитруком.

— Поймите, Борис Борисович, если вы будете вредить советской власти, мы вас накажем. Вы сами понимаете: журналисты, издатели и писатели — это мыльные пузыри, калифы на час. Как бы беспощадно вы нас ни громили, мы закроем газету, и все — нету вас.

Работникам типографии велели на следующий день явиться на службу, а Климу — выметаться из страны в двадцать четыре часа:

— Вы для нас лицо нежелательное.

Следователь был мудр, милосерден и безукоризненно вежлив. После того как были оформлены протоколы, он даже раскланялся с арестованными:

— Всего хорошего. Я вас больше не задерживаю.

Клим сунул в карман паспорт с аннулированной визой.

4

Когда они добрались до дома, Борис Борисович тут же засел за телефон:

— Передайте Ивану, чтобы ехал на дачу!

Клим подошел к окошку, прижался лбом к холодному стеклу.

Надо устроить себе раздвоение личности. Вот есть «Я номер один» — ему впору выброситься с пятого этажа. А есть «Я номер два» — спокойный и невозмутимый небожитель. Первому надо отдать все несчастья, второму — все силы. Второй смотрит на первого с высоты, сочувствует ему и во всем помогает. Второй — это и есть Клим Рогов. А первый — любимый домашний зверь, о котором надо заботиться. Убеди себя, что это так, иначе свихнешься. Запомни: это все происходит не с тобой.

Хитрук повесил трубку:

— Знаете, что? Пойдемте в театр — лечиться искусством.

— Я не люблю нынешние театры, — вздохнул Клим. — Раньше они пахли духами, а теперь товарищами.

Хитрук положил ладонь ему на плечо:

— Нет-нет, мы пойдем на концерт для своих.

5

Маленький

зал был набит до отказа. Сидели даже в проходах и на полу перед сценой. Пела юная девушка, очень красивая, запястья и шея в белых кружевах.

Хрустальный голос: что-то из прошлого, теперь совершенно недостижимого. Она складывала пальцы — большой со средним — и мелко водила рукой в воздухе, будто вышивая или крестя.

Казалось, не к чему стремиться И все давно предрешено, Но сердце продолжает биться — Поскольку биться есть за что.

Буря восторга, зрители вскочили с мест, бешено аплодируя. Певица улыбалась — раскрасневшаяся, счастливая, не знающая, как отвечать на это внезапное, исступленное обожание.

— Браво! — кричал Борис Борисович и тянул Клима за рукав. — Ну что, плохо, да? Скажите, плохо?

— Прекрасно.

Публика долго не могла угомониться и разошлась, только когда погасли люстры. Но на полутемной мраморной лестнице кто-то начал петь «Казалось, не к чему стремиться…» и вся толпа подхватила. Голоса тихо, но мощно раскатывались под расписными сводами.

Борис Борисович совершенно растрогался:

— А ведь мы не пропали! Вы видите, что происходит? У нас можно отобрать многое, но не это.

Домой добирались пешком, долго ждали дворника у запертых ворот.

— Что это вы, господа, ноне как поздно? — басил он, гремя ключами.

В комнате белые сумерки, знакомый диван, запах выстиранной наволочки. Одеяло на плечо, повернуться на бок… В голове все еще звучала хрустальная песня.

Клим прикрыл глаза. Ну что ж, надо решаться: завтра с утра он взорвет за собой все мосты. Кое-что у него действительно нельзя отнять — он просто не отдаст.

Глава 20

1

У таких мальчишек, как Осип Другов, была одна дорога, будто у дождевых капель, которым суждено либо высохнуть, не оставив следа, либо влиться в большую бурную реку.

Время от времени в Чукино приезжали городские парни — искать невест; они носили суконные поддевки, высокие картузы, а у одного даже имелась медная цепочка на жилете. Осип вертелся вокруг них, до всхлипа завидуя этим пролетариям — они могли каждый день ездить на неведомом трамвае.

— Батяня, Христом-Богом прошу, отпусти меня в город! — молил Осип, когда ему минул двенадцатый год. — Я на Троицу толковал с дядькой Игнатом… помнишь, он приезжал? Он сказал, что пристроит меня на завод или еще куда.

Перед отъездом Осип проснулся до петухов, но мамка, верившая в приметы, не хотела выходить из избы, пока не рассветет. Осип смотрел за окно на край черного ельника и думал, что это, верно, леший вцепился в солнце и не пускает его.

Двадцать пять верст по остывшему за ночь проселку, мимо убранных полей, церквушек и погостов. Сладкий ужас перед железной дорогой…