Аргентинец
Шрифт:
— Ну что? Как там?
— Белые с союзниками-чехами взяли Симбирск и двигаются вверх по Волге! — восторженно шептал Купин.
Подготовка к восстанию шла полным ходом. В Старо-Ярмарочном соборе был устроен склад оружия, Саблин организовал по квартирам несколько медицинских пунктов для принятия раненых.
Он стал частым гостем на Гребешке, и теперь ему было странно, что он подозревал Нину Одинцову в сговоре с Любочкой. Нина тоже была из «бывших» — так теперь называли людей, которые не просто существовали, а кем-то были.
Чувствуя приближение
Вскоре слух об этом растекся по больнице. Никто не выказывал жалости или сострадания. Большинство ограничилось малопонятным «М-да… доплясался государь-император», а кое-кто, не стесняясь, злорадствовал: «Поделом Николашке».
Город лихорадило. На заборах появились громадные афиши, призывающие речников вступать в ряды Волжской военной флотилии. В Кунавино и на Ярмарке замелькали матросские бескозырки с названиями невиданных на Волге кораблей. Черноморский флот затопили под Новороссийском, чтобы не передавать немцам, как оно полагалось по Брестскому договору, и «пешеходных» моряков прислали в Нижний Новгород. В Сормове и на Борской стороне для них переделывали пароходы — из торговых в боевые.
Утром 27 июля в дом Саблина постучали два красноармейца:
— Собирайтесь. Вас велено доставить в штаб укомплектования флотилии.
В штабе ему объяснили, что он назначен начальником госпиталя и завтра отбывает на фронт — на новой канонерской лодке, переделанной из буксира «Барыня». Саблин кричал, что не хочет и не может служить: у него повреждена нога, — но комиссар, ясноглазый мускулистый жеребец, сказал, что ему недосуг препираться и он в два счета расстреляет Саблина, если тот вздумает мешать его работе.
3
Нина расхрабрилась и разрешила брату приглашать к себе друзей-поэтов. По вечерам на Гребешке читали стихи и пели под гитару. Иногда устраивали азартные бои в подкидного дурака — на собственные стихи с автографами: всем нравилось думать, что когда-нибудь они будут цениться на вес золота. Шум стоял такой, что приходила Фурия Скипидаровна и ругалась.
Елена показывала карточные фокусы, которым ее научил Клим. Жора на бис читал эпитафию, сочиненную для Любочки:
Свое последнее желанье Ты не успела огласить. Мы постарались положить В твой гроб все то, что ты любила: Портфель из кожи крокодила, Кусок лавандового мыла, Конфеты, папиросы, сало, Помаду, туфли, одеяло, Икру, вино, лавровый лист — Не влез лишь Осип-коммунист. Как жаль, что скромная могила Всех удовольствий не вместила.Поэты засиделись до ночи. Жора затронул интересную тему — «Классификация девушек»:
— Первой по списку идет «Белая королева» — она загадочна и прекрасна…
— Из бывших,
Жора согласно кивнул:
— Следом идет «Красна девица». Она носится по черному-черному городу, в котором нет электричества, на черном-черном реквизированном авто… В черном-черном кожаном плаще, с черным-черным наганом в руках. Красной она называется вовсе не по красоте, а по партбилету.
Горели свечи, на стенах шевелились вихрастые тени; подвески на люстре тихонько покачивались от сквозняка — было жарко и Нина открыла окна (чего из осторожности делать не следовало).
«Жертва революции» — упадочная барышня. Любит негодяев и кокаин, ждет конца света, служит в каком-нибудь ведомстве музой, так как больше ничего не умеет делать.
«Ломовой ослик» — покорно тянет лямку, не жалуется, плачет, когда ругают, испуганно моргает, когда хвалят. Обедает ботвой, легко дрессируется и размножается.
Жора хотел рассказать еще про «Крысу канцелярскую, обыкновенную», но тут раздался стук в дверь. Все замерли, переглянулись. Нина быстро задула свечи и на цыпочках подкралась к окну:
— Вроде здесь никого нет…
В дверь снова забарабанили.
— Так, быстро все уходите через окно! — распорядился Жора. — Я пойду посмотрю, кто это.
Поэты один за другим перебрались через подоконник и прямо по грядкам побежали вниз по откосу. Кто-то упал, чертыхнулся. Нина с Еленой завернули в скатерть остатки угощения, сунули все под диван и спустили плед до пола — будто и не было никаких гостей. Любая сходка в буржуазном доме приравнивалась к политическому собранию — доказывай потом, что на повестке не стояло ничего, кроме песен и стихов.
Нина с Еленой прислушивались к голосам в прихожей. Шаги, скрип дверной ручки… В комнату вошли Жора и Саблин.
— Варфоломей Иванович, вы?! Что случилось?
Елена зажгла свечу, и пламя озарило бескровное лицо Саблина.
— Меня призвали в Красную армию… И вы, наверное, не знаете: «Барыню» отыскали…
— Нашу «Барыню»? — переспросил Жора. Это было лучшее из судов Никанора Багрова.
— Да.
— Куда же вас направляют? — испуганно спросила Нина.
— В Казань. Там будет организован полевой госпиталь. Под Симбирском идут бои, много раненых. Комиссар Маркин пригрозил мне расстрелом, если я откажусь.
4
— Я не отдам «Барыню», — шепнула Елена Жоре.
Судовладельцы все лето воевали с губисполкомом, пытаясь уберечь пароходы от национализации: отказывались передавать документы, занижали мощность двигателей и тоннаж, нарочно запутывали дела, пуская хлебные баржи под перевозку дров и камня, а «дровянки» — для погрузки хлеба. Но дело кончилось плохо: на одном из пароходов был застрелен капитан — в назидание остальным. Тогда Союз судовладельцев втайне решил передать уцелевшие суда подполковнику Каппелю, который возглавлял вооруженные силы белых на Волге.