Аргонавты 98-го года. Скиталец

Сервис Роберт В.

ГЛАВА XX

В хрустальные дни, последовавшие за этим, я всячески старался вызвать дружбу между Гарри и Берной. Сначала мне было трудно затащить его в дом, но вскоре он стал приходить охотно. Берна также очень помогала мне. Своим прелестным обращением она сделала все, чтобы заслужить его уважение, и, по мере того, как зима приближалась к концу, в нем произошла большая перемена. Он отбросил свой суровый вид, как актер отбрасывает роль, и снова превратился в милого прежнего Гарри, которого я знал и любил.

Он очаровывал всех и я уверен, что половина

женщин в городе была влюблена в него. Однако он совершенно не сознавал этого и разгуливал по улицам походкой юного бога. Я уверен, что были женщины, готовые за одну улыбку последовать за ним на край света, но Гарри всегда оставался равнодушен к ним. Я не помню, чтобы он когда-либо заинтересовался женщиной. Мне часто приходило в голову, что если бы женщины могли выбирать мужчин по своему вкусу, несколько красавцев, вроде Гарри, монополизировали бы их, в то время как мы, простые смертные, остались бы без жен.

Я должен сказать, что старался изо всех сил сблизить их. Я сталкивал их вместе при всяком удобном случае, ибо хотел, чтобы он понял и полюбил ее. Я был уверен, что ему стоит только узнать ее, чтобы оценить по достоинству и, хотя он не говорил мне ни слова, я скоро заметил в нем сильную перемену. Не знаю, из уважения ли к брату, но он относился к ней так сердечно, дружески, очаровательно, что я не мог желать ничего лучшего. Однажды я спросил Берну, что она думает о нем.

— Я думаю, что он великолепен, — сказала она спокойно. — Это самый красивый мужчина, какого я когда-либо видела, и он так же добр, как хорош с виду. Ты во многом напоминаешь мне его, но все же между вами есть разница.

— Я напоминаю тебе его? Нет, детка. Я не достоин быть его лакеем. Он настолько же выше меня, насколько я сам выше, ну, скажем, индейца. У него все добродетели, у меня все недостатки. Он тот, кем я был бы, если бы все худшее во мне было лучшим во мне.

— Тсс. Ты мой возлюбленный и самый дорогой в мире.

— Кстати, Берна, — сказал я, — ты помнишь, о чем мы говорили, перед тем как он приехал? Не думаешь ли ты, что теперь…

— Теперь?

— Да.

— Хорошо. — Она бросила на меня радостный нежный взгляд и вышла из комнаты. В эту ночь она была в необычайно приподнятом состоянии духа.

Каждый вечер приходил Гарри и беседовал с нами. Берна смотрела на него, когда он говорил, и глаза ее блестели, а щеки горели. На обоих нас он производил необыкновенно волнующее действие. Наконец настала весна с благодатными солнечными днями. Стояла прекрасная санная дорога, но я был занят, очень занят и радовался тому, что могу отправлять Гарри и Берну вдвоем в элегантных санях и видеть их возвращающимися с щеками ярче роз с блестящими глазами и смехом в голосах. Я никогда не видел Берну такой счастливой и здоровой.

Я был по уши погружен в работу. В только что полученной почте было письмо от Блудного Сына, и одно место в нем заставило меня глубоко задуматься. Вот оно:

«Ты должен опасаться Локасто. Он был в Нью-Йорке неделю тему назад. Он совершенно разбит и уничтожен. Заражение крови перешло на ногу, после того как он приехал в «ту сторону», и недавно пришлось отнять ее. Ему сделали искусственную руку вместо той, которая была отпилена Маком. Но ты увидишь

его. Я имел разговор с ним и он отчаянно бранился и богохульствовал. Кажется, у него ужасный зуб против тебя. Выходит, что ты отнял у него лучшую девушку, единственную, которую он любил. Он сказал, что рассчитается с тобой, и советует тебе остерегаться. Мне кажется, что он опасный, даже безумный человек. Теперь он отправляется на Север, поэтому будь осторожен».

Локасто приезжает. Я почти забыл о его существовании. Ну, теперь я больше не боялся и мог позволить себе даже презирать его. Конечно, он никогда не дерзнет тревожить меня. А если бы он сделал это — он был разбитый, опозоренный негодяй. Я мог раздавить его.

Он приезжает. Теперь он уже, должно быть, в пути. Я вдруг ясно представил себе его, спешащим по унылой дороге, в санях, закутанным в меха и погруженным в раздумье. Я видел, как темнеют и углубляются его угрюмые глаза, по мере того, как душу его с каждым днем охватывают чары огромной и мрачной страны. Я представлял себе его ночью в станционном доме, худого и жуткого, пьющего у стойки, опустившегося, отчаявшегося калеку. Я представлял себе, как с каждым днем, с каждым часом он все больше ожесточается. Он возвращался обратно, чтобы видеть свое разрушенное счастье, и один бог знает, какими дикими планами мести было полно его сердце. В самом деле я должен остерегаться. Пока я сидел так в раздумье, позвонил телефон. Это был надсмотрщик с Золотого Холма.

— Подъемная машина оборвалась, — сказал он мне. — Не можете ли вы приехать и посмотреть, что требуется.

— Хорошо, — ответил я. — Я сейчас выеду.

— Берна, — сказал я. — Мне нужно будет съездить в Форкс, сегодня ночью. Я вернусь завтра рано утром. Приготовь мне чего-нибудь поесть, пока я прикажу заложить лошадь.

По дороге в конюшню я встретил Гарри и сказал ему, что уеду на ночь.

— Не хочешь ли и ты?

— Нет, спасибо, старина.

— Прекрасно, до свиданья.

Я поспешил дальше и вскоре после этого со звоном колокольчиков я подъехал к моим дверям. Берна приготовила ужин. Она казалась взволнованной. Ее глаза сияли, как звезды, щеки пылали.

— Ты нездорова, голубка? — спросил я. — У тебя лихорадочный вид.

— Нет, дорогой, я здорова, но мне не хочется, чтобы ты уезжал сегодня ночью. Что-то говорит мне, что ты не должен делать этого. Пожалуйста, милый, не езди. Пожалуйста, ради меня.

— Какие глупости, Берна. Ты же знаешь, что я уезжал уже. Пригласи кого-нибудь из жен соседей переночевать с тобой. Попроси миссис Брукс.

— О, не езди, не езди, прошу тебя, дорогой. Я не хочу этого. Я боюсь, боюсь. Не может ли кто-нибудь другой заменить тебя?

— Пустяки, девочка. Ты не должна быть такой глупенькой. Это только на несколько часов. Вот я сейчас позвоню к миссис Брукс и ты попросишь ее. — Она вздохнула.

— Нет, не стоит. Я позвоню ей после того, как ты уедешь.

Она тесно прижалась ко мне. Я нежно поцеловал ее, разнял ее руки и пожелал ей доброй ночи.

Когда я тронулся, звеня бубенцами в темноте, какой-то мальчик подал мне записку. Я сунул ее в карман, решив прочесть, когда приеду в Оджилви Бридж. Затем я подхлестнул лошадь.