«Архангелы»
Шрифт:
— Не повстречался с ними? — спросил Иларие мужик лет тридцати пяти, который до сих пор пребывал в сомнении: правильно или неправильно он поступил, когда не поехал в чужие края.
— Нет! Я перевалил прямо через горы.
Старик Унгурян, не выпуская рукава Иларие, подвел его к столу и заставил сесть. Тут же вокруг них сгрудились человек десять рудокопов, которые наперебой принялись заказывать выпивку. Это были в основном те, кто решал, идти им или не идти за домнулом Паулем. После отъезда товарищей они не разошлись по домам, а то ли с горя, то ли на радостях — кто поймет? — принялись пить в трактире у Спиридона. Деньги у них были, потому что каждый, намереваясь отправиться в дальний путь, занял соответствующую сумму.
В этой-то компании и сидел старик
Старик заказал для путника брынзы, сала, хлеба, пару пива и теперь смотрел, как жадно ест Иларие, ухмылялся, приговаривая:
— Ничего не поделаешь! Один приходит, другой уходит! Так уж устроен мир!
Утолив голод, Иларие начал рассказывать и отвечать на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Сначала он говорил как бы нехотя, стесняясь, про длинную дорогу, про бесконечные леса, про то да про сё, потом, словно с плеч его спал тяжелый груз, принялся в подробностях излагать про нищету на каменноугольных копях: труд тяжкий, начальство-звери, жизнь дорогая, еда скудная, жилище-землянки, ни тебе церкви, ни попа, ни села, ни домика, одна лесная чащоба во все стороны, куда ни глянь.
Рудокопы слушали его, самодовольно усмехаясь, и с каждым словом самодовольство их прибывало. Они то и дело требовали вина, и веселье в трактире Спиридона шло так же безудержно, как и в лучшие времена.
Старик Ионуц Унгурян слушал, разинув рот. Он ахал, ругался, качал головой, но не забывал о стаканчике, из которого попивал с неизменным удовольствием.
Теперь он был сед как лунь. Однако морщинистые его щеки были по-прежнему розовыми, и особенно явно розовели после двух-трех стаканчиков доброго вина. У самого Ионуца в подвале при доме такого вина не было, а потому приходилось ему наведываться в трактир Спиридона. Путь этот, не такой уж и короткий, проделывал он не один раз в день. Честно говоря, последние лет пять единственным его занятием и было хождение между домом и трактиром. Хоть боялся он мороза, хоть не грела его больше кровь, однако и в разгар зимы он регулярно совершал этот путь, и он не был ему в тягость. Унгурян изрядно похудел, брюшко его исчезло, но казалось, что по мере усыхания тела жажда к выпивке росла и росла. По правде говоря, по части выпивки он всегда был бочка бездонная, но пить ему теперь приходилось в долг, а Спиридон никогда помногу не отпускал. Старик Унгурян то и дело перекорялся с трактирщиком, потому что не платил долгов месяцами и Спиридон грозил не давать ему ни капли. Но на этот раз платили рудокопы, и Спиридон спокойно уставлял стол бутылками. Рудокопы от души были рады, что не уехали в «чужую сторону», и готовы были пропить все деньги до последней полушки. Счастливыми глазами смотрели они на Иларие и выспрашивали всяческие подробности. Но он от дорожной усталости, еды и выпивки вконец раскис.
Шумели, веселились, время летело, как на крыльях.
— Эх, ребята, вернуть бы былые времена «Архангелов»! — повторял старик Унгурян, блестя глазами, и не мог удержать тяжелого вздоха.
— Еще вернутся! — бодро выкрикнул кто-то из рудокопов. — Будем гулять сегодня до утра, ребята! Отведем душу, как в золотые денечки!
Все захлопали в ладоши, закричали «ура».
Дверь трактира снова распахнулась, и на пороге возник человек в обтрепанном городском костюме, с пузырями на коленях. Худое лицо его посинело от холода. Безнадежностью и униженностью веяло от его неопрятной, заляпанной грязью фигуры. Войдя, он снял шляпу, и стало видно, что он вдобавок еще и лыс. Мутным взглядом исподлобья он обвел трактир. Но, увидев веселую компанию, оживился, в глазах его засверкали веселые искорки, постаревшее лицо озарила широкая улыбка, и к столу пирующих рудокопов он уже подходил, напевая хриплым баском:
Храбрецы, Молодцы, Все вступайте в дело! И «ура!» Всяк кричи, НаступаяПесенка вызвала новый взрыв восторга. Рудокопы дружно вскочили, приглашая к столу вошедшего.
— Просим к нам, домнул адвокат! Садитесь сюда! — наперебой приглашали его.
Бывший студент Унгурян пожал руки рабочим и, добравшись до отца, хлопнул его по плечу.
— В хорошее местечко ты забрался. Мать послала меня искать тебя в церкви, да церковь оказалась на запоре.
Старик расхохотался, а рудокопы поспешили поднести гостю стаканчик вина. «Адвокат» сел за стол, прищурившись, окинул взглядом длинный ряд бутылок и, налив себе еще стаканчик, опрокинул, наполнил и также жадно выпил.
— Уф! Жажда одолела!
Старик весело блеснул глазами и налил сыну четвертый стакан.
Унгурян-младший тут же сообразил, что ему следует срочно наверстать упущенное и догнать пирующих, иначе, как говорится, он испортит всю обедню. Вскоре «адвокат» принялся разглагольствовать и хвалить Иларие за то, что тот вернулся к родному очагу, ибо те, что забрали себе в голову мотаться по белу свету, безумцы, поскольку неизменно справедливы слова старинной песни:
Хлеб, какой он ни плохой, Слаще в стороне родной.Рудокопы дружно захлопали. Им казалось, что «адвокат» оправдал не только то, что они остались в Вэлень, но и то, что собранные на дорогу деньги спустили здесь, в трактире у Спиридона.
«Адвокат» разглагольствовал, пил, поднимал тосты — и вдруг затих, уставившись остекленевшими глазами на стакан с вином. Спиридон, заметив, что голос «адвоката» смолк, быстро нарезал колбасы, брынзы и поставил тарелку на стол. Унгурян-младший стал жадно есть. Управившись с едой, он столь же жадно выпил стакан вина. Слабость его как рукой сняло. Спиридон за много лет изучил «адвоката» и знал, что обморочное состояние, в какое впадал Унгурян-младший, проходит, стоит тому хоть что-нибудь проглотить, а потом он будет пить хоть всю ночь напролет. Знал он и то, что один только «адвокат» способен выдерживать такие долгие попойки.
Спиридон не ошибся. Унгурян-младший снова пил, пел песни, заключал пари: кто выпьет стакан вина одним глотком. Тосты он поднимал один за другим и даже спел песенку про архангела Гавриила, какую певал в студенческие годы, даром что давно уже постарел, облысел и опустился. Давненько у Спиридона не слышали этой песни, и сама трактирщица выглянула из кухни, чтобы ее послушать.
Старик Унгурян был доволен. Доброжелательно улыбаясь, он поглядывал вокруг, прищелкивал пальцами и приговаривал:
Не по мне сей мир земной, Не по мне и тот, другой.Да, Спиридон не ошибся: попойка, какой давно уже не бывало в его трактире, закончилась только на рассвете.
Когда утром бывший студент попытался встать, чтобы отправиться домой, оказалось, что ноги его не держат.
С той поры как Унгурян-младший приехал из Будапешта с Ирмушкой, он больше этого города не видел. Старик мало-помалу оплатил огромные долги сына — счета из ресторанов, от портных, лавочников. На протяжении двух лет старик Унгурян не знал покоя: одно за другим поступали денежные требования от адвокатов, грозивших передать свои иски в суд. Только он выплатил Прункулу пятьсот злотых, как снова пришлось ему залезать в долги, куда большие, чем раньше.
Ирмушка прожила в Вэлень полтора года. А когда почувствовала, что бедность уже на пороге, уговорила ясным весенним днем своего кавалера прокатиться в город. И пропала. Все поиски Унгуряна, все отчаянные расспросы ни к чему не привели. Вернулся он в Вэлень один поздно ночью. Отец сидел за стаканом вина.
— Ир-мушка! Фырр мушка? — ухмыльнулся старик.
Несколько недель «адвокат» не находил себе места ни в родном доме, ни даже в трактире Спиридона. Однако вскоре он забыл и Ирмушку, и только старик, напиваясь вдребезги, порой обращаясь к сыну, говорил: