«Архангелы»

Агырбичану Ион

— Ир-мушка! Фырр мушка?

Молодой Унгурян жил в Вэлень, ничем не занимаясь, ничем не интересуясь. Пока дела на приисках шли хорошо, хорошо жил и он. Дома бывал редко, все больше сидел по трактирам. Однако когда веселье пошло на убыль и грандиозные попойки прекратились, он разом постарел и опустился. Губы его порой так горько кривились, что можно было подумать, будто всю свою жизнь он пил один уксус. Бывший студент начал сожалеть о годах, прожитых впустую, а поскольку не было больше веселых попоек и вечеринок, отвлекавших его от невеселых мыслей, он принялся пить ракию. Через несколько лет на него стало жалко смотреть.

Старик

Унгурян, оказавшийся после краха «Архангелов» в стесненных денежных обстоятельствах, год от году все глубже погрязал в долгах. Долги обожаемого чада окончательно его подкосили. Однако характер его не переменился. И теперь, как и раньше, голова его всегда была затуманена хмелем, и поэтому он не терял уверенности, что дела на прииске вот-вот пойдут лучше не надо. Из-за этого он до сих пор не продал своей доли в «Архангелах», хотя прииск давным-давно был окончательно заброшен.

Ранним утром старик Унгурян выбрался из трактира, поддерживаемый с одной стороны каким-то рудокопом, а с другой бывшим штейгером Иларие. По дороге им то и дело встречались незнакомые крестьяне, направлявшиеся все как один к каменному домишке, новому, но совсем маленькому, всего в две комнаты. Иларие, оборачиваясь и глядя вслед проходившим, которые исчезали за дверями странного домишки, недоуменно спросил:

— А там что такое? Лавка, что ли?

Вместо ответа старик Унгурян задал вопрос:

— А день сегодня какой? Пятница?

Иларие подумал и ответил:

— Пятница.

— Сегодня банковский день. Люди в банк идут.

— Ага! Вот оно что! Банковский день, — покачал головой штейгер.

Проходивший мимо них юродивый рудокоп Никифор, над которым, казалось, время было не властно, ткнул на ходу пальцем в «адвоката» и прохрипел: «Антихрист, антихрист!» — и, что-то бормоча себе под нос, пошел дальше.

XIX

Новый дом, к которому со всех сторон тянулись в пятницу люди, и незнакомые из соседних сел, и свои, из Вэлень, стоял возле самой примэрии. На улицу он глядел четырьмя небольшими окнами, забранными крепкой железной решеткой зеленого цвета. Единственным украшением фасада была черная вывеска, прибитая под самой стрехой, на которой золотом было выведено: «„Архангелы“ — акционерное общество, вклады и займы». Слово «Архангелы» было выведено большими буквами и было видно издалека, остальные слова — маленькими, уже потускневшими буковками.

Пришедшие большей частью толпились возле дверей. Кто пришел пораньше, уселся на двух длинных скамьях, врытых в землю вдоль стены, другие — кто стоял, опираясь на палки, кто медленно прохаживался туда-сюда. Одни из них охотно вступали в разговор, другие нехотя перебрасывались редкими словами, и по лицам их и по взглядам чувствовалось, что говорят они как бы по принуждению, через силу, как говорят обычно все крестьяне, которым нужно либо платить проценты, либо брать деньги в долг.

Утро было туманное, холодное, люди зябко поеживались и хмуро поглядывали вокруг, с нетерпением ожидая, когда же откроется банк. Пустившиеся в путь, едва только забрезжил рассвет, крестьяне жевали захваченный с собой ломоть хлеба — свой повседневный завтрак. Однако все они быстро попрятали куски в торбы, завидев на дороге невысокого человека в лаковых сапогах и белых штанах, какие обычно носили в Вэлень рудокопы. В коротком тулупчике с рыжим лисьим воротником и мягкой шляпе без привычного золотого шнурка вокруг тульи человек шел мелким шажком, не торопясь,

старательно обходя лужи. Лицо у него было чрезвычайно странное: одна щека меньше и темнее другой.

Заметив его, толпа зашевелилась. Сидевшие на скамьях встали и, когда человек в тулупчике приблизился, дружно сняли шляпы.

— Доброе! — ответил он на приветствие, сухо и самодовольно. Еще самодовольнее было выражение его лица, смотреть на которое было страшно: правую половину его, мучнисто-бледную и морщинистую, оживлял беспокойно блестящий пытливый глаз, левая же была сплошным синим пятном с красной безглазой дырой, полуприкрытой веком. Левого глаза Георге Прункула лишил выстрел управляющего «Архангелов» Иосифа Родяна. Но уродство ничуть не мешало этому лицу выражать самодовольство, тем более когда живой и беспокойный правый глаз видел целую толпу, собравшуюся перед банком, принадлежащим лично ему, Георге Прункулу, и еще письмоводителю Попеску.

Прункул одну за другой отпер двери банка, распахнул их и пригласил всех войти. Банк представлял собой довольно просторное, но совершенно пустое помещение с несколькими лавками вдоль стен. Холодный воздух пах затхлостью.

— Прошу подождать здесь. Сейчас придет господин бухгалтер и начнем! — пригласил Прункул, отпер дверь в соседнее помещение и скрылся за нею. Комната эта была несколько меньше той, где толпились люди, в ней стояли три стола, огромный сейф «Вертхайм» и шкаф. Собственно, сердце банка было здесь. За столом возле сейфа работал кассир, за шкафом сидел бухгалтер, третий стол у окна предназначался для директора.

Однако стол этот почти всегда пустовал, потому что должность директора и кассира совмещало одно и то же лицо, а именно Георге Прункул, бывший совладелец прииска «Архангелы». Сначала он вообще был единственным служащим в банке, пытаясь исполнять должность и бухгалтера тоже, но вскоре запутался и понял, что на это место следует нанять сведущего человека. Пытался он привлечь себе в помощь собственного сына, бывшего студента, но отпрыск запутал все счета еще больше. Тогда скрепя сердце он нанял настоящего бухгалтера, который, однако, через два месяца уволился из-за ничтожного жалованья. С той поры много бухгалтеров перебывало в акционерном обществе «Архангелы», ибо директор банка ни за что не желал увеличивать им содержание.

Что же касается должности кассира, то ее старый Прункул не уступил бы никому на свете! Деньги он никому не доверял. Кому, как не ему, знать, какая это деликатная операция — пересчитывать деньги. Принимаешь ли проценты или вклад, сдаешь ли сдачу, оформляешь ли кредит — как легко тут ошибиться! Прункул твердо знал, что, если случайно отсчитать человеку больше, чем следует, ни один не вернет разницы, ни один не скажет, что ты ошибся! А самому Прункулу было прекрасно ведомо, с каким трудом достается медный грош!

А чья рука не дрожит при виде кучи денег в стальном сейфе? Уф! Уж кто-кто, а этот кривой знал, что золотой-настоящее око дьявола! Он чувствовал себя увереннее, когда деньги были под его непосредственным наблюдением, поскольку большая их часть принадлежала лично ему.

Сначала Прункул не хотел считать деньги, хранившиеся в кассе, раньше бухгалтера. Напрасно его уверяли, что повсюду, во всех банках, делается только так, что это необходимо для того, чтобы сопоставить соответствие счетов и наличия в кассе. Георге Прункул боялся, что станет известно, сколько у него денег, и бухгалтер соблазнится и обманет его.