«Архангелы»
Шрифт:
— Если я до сих пор не пригласил тебя на свадьбу, то теперь прошу быть моим посаженым отцом!
Студент так и покатился со смеху. Сквозь неудержимый хохот доносилось его любимое присловье: «Колоссально! Колоссально!» Успокоившись, он стиснул руку примарю:
— Договорились, дорогой! С радостью принимаю! А кто будет посаженой матерью?
— Какая-нибудь из моих сестер. Выбирай любую.
— Прекрасно! Значит — на Ивана Купалу?
— На Ивана Купалу.
— Колоссально! Позаботься о хорошей выпивке.
— Будет! — весело отозвался Корнян.
Они еще раз пожали друг другу руки
Отец Мурэшану в день Ивана Купалы обвенчал Василе Корняна и Докицу. Он не произнес проповеди, как это обычно делал; не пожаловал и к свадебному столу. Попадья была этим недовольна и даже выговорила мужу:
— Нехорошо ты делаешь. Так всех первых людей села против себя настроишь.
— Та-ак! — воскликнул священник. — Вон о чем ты думаешь! Нечего мне там делать, я и против развода был, и против свадьбы. Салвина-то из-за этого стервеца померла, я уверен.
Зато все остальные уважаемые люди села и даже управляющий «Архангелов» почтили своим присутствием пир Корняна. Правда, сын Родяна Гица еще не приехал из Бухареста, где сдавал последние экзамены, после которых должен был явиться домой с дипломом инженера в кармане. Зато Прункул и Унгурян, письмоводитель Попеску и писарь Брату — все сидели за столом и от души веселились.
Время от времени молодой Унгурян переглядывался с Докицей, и, когда оркестр грянул «царину», невеста осторожно выскользнула за дверь. Вслед за нею вышел и Унгурян. Никто не обратил на них внимания. Мужчины пили, женщины и девушки плясали, Лэицэ играл так, что небу становилось жарко.
Прошло довольно много времени, и почти одновременно Унгурян с Докицей вернулись обратно. Унгурян поднял полный стакан, выпил до дна и сквозь смех выкрикнул:
— Эх, примарь, примарь! Связался ты с самим чертом!
Докица, усмехнувшись, подлила студенту вина. Корнян тупо таращил черные глаза; упившись вконец, он ничего не понимал.
— Ой, примарь, связался ты с чертом! — повторял Унгурян, покатываясь со смеху.
— Го-го-говоришь… связался? — пытался собраться с мыслями жених, глупо улыбаясь. Покрасневшие заплывшие глаза его слипались.
— Клянусь честью, это колоссально! — воскликнул Унгурян вместо ответа. И, стараясь перекричать шум, начал говорить речь, из которой можно было разобрать лишь отдельные слова:
— Братья — примарь — сердце наше «Архангелы»… Источник веселья… Без «Архангелов» мы бы ничего… Да здравствуют «Архангелы»!
Сидящие возле Унгуряна, разобрав последние слова, принялись молотить кулаками по столу. Раздались крики: «Да здравствуют „Архангелы“!» и вскоре все уже дружно подхватили эти слова. Музыка смолкла. На мгновение наступила тишина. Унгурян вскочил на стол и закричал что есть силы:
— Братцы, наш поп не пожелал в этот вечер оказать нам честь. Позвольте вынести ему публичное порицание. А вместо попа или, по крайней мере, дьякона в эту ночь буду я. В честь наших небесных покровителей, архангелов, спою вам тропарь.
— Виват! Виват! — послышалось со всех сторон. И хотя все не раз слышали это пенье, однако утихли в ожидании.
— Следует вспомнить нам во благовремение небесных архангелов, придающих блеск своим собратьям земным, прогнавших из села Вэлень несчастья, бедность и убожество. В честь архангелов и солнца, сияющего
И Унгурян запел густым басом:
— Куда ни ляжет тень твоя, Михаил-архангел, отовсюду изгоняет она бесовскую силу, ибо не терпит света твоего падший Люцифер. Потому-то и молим тебя: стрелы его, огнь несущие и в нас нацеленные, потуши своим вмешательством, упаси нас от бесовского умопомрачения, достославный Михаил-архангел.
Мало кто вторил Унгуряну, потому что эту хвалу он пел на особый манер с придуманными им самим распевами. Пелась она на пятый глас, как и пасхальные восхваления. Но Унгурян украсил церковную мелодию такими завываниями, что никто не мог их запомнить.
Хотя большинство гостей было уже сильно навеселе, никто, кроме сидевших за столом господ, не посмел после церковного пения крикнуть: «Браво!» Церковное пение в любых условиях производит на крестьян глубокое впечатление, погружая души в мистический трепет.
Ненадолго воцарилась тишина, потом снова закружилось веселье.
«Архангелы» своим щедрым и неожиданным золотом всколыхнули, расшевелили, взбудоражили жизнь в Вэлень. Она набрала силу, стронулась с места и понеслась вскачь по самому краю пропасти. Крестьяне почувствовали себя господами, теми самыми господами, которых они встречали по трактирам и корчмам…
Ослепило золото и женщин, и Докица была одной из них. Иосиф Родян, который умел платить, был прекрасно с ней знаком. С той поры как он начал есть и пить «от пуза», он ни в грош не ставил моральные законы и легкие связи не считал грехом. Студент Унгурян тоже не раз развлекался с Докицеи и не терял надежды веселиться с ней и впредь. Письмоводитель Попеску и писарь Брату, хотя и недавно появились в селе, но уже перезнакомились почти со всеми «женами мироносицами». Первыми в омут безнравственности окунулись с головой люди на селе уважаемые и, казалось бы, с образованием. А дурной пример, как известно, заразителен. Крестьяне следовали примеру господ из тщеславия и их грехами оправдывали свои:
— Они люди ученые, а вон как живут!
Но не случайно именно эту господскую жизнь, а не иную принимали они за образец…
XVIII
С той поры как на летние каникулы в Вэлень явились оба студента, попойки потянулись одна за другой. Свет в корчмах теперь не гасили до зари. Владельцы приисков, золотоискатели, рудокопы с «Архангелов» — все словно посходили с ума. Жены стали задумываться, что же делать: по три-четыре дня мужики не вылезали из кабака. Молодые Унгурян с Прункулом кочевали из одной корчмы в другую, выделывая дорогой замысловатые вензеля и начиная попойку сызнова, стоило им только повстречать новую компанию гуляк. А принимали их с восторгом, с криками «ура». Мало-помалу студенты приучили местных забулдыг к нравам столичных кабаков. Напившись, рудокопы начинали бить бутылки, стаканы, вскакивать на столы, поливать вином потолки, заключали пари, кто больше выпьет, тащили жребий, кому платить за ночную попойку, потому что каждому было лестно угостить всю компанию. Когда жребий выпадал студентам, рудокопы освобождали их от «повинности» и, предоставив честь «возглавлять стол», за вино расплачивались сами.