Археолог 2. Заветный ключ
Шрифт:
– Но без разрешения вас туда не поселят.
– Далеко это? – спросил я, надеясь хотя бы оставить в общежитии рюкзак.
– Километра три, или четыре.
Девушка снова пожала худыми острыми плечами.
– Можете вернуться к вокзалу и доехать на автобусе.
– Спасибо. А раскоп где?
Девушка нехотя объяснила мне, как пройти к раскопу. Новгород я помнил только в общих чертах – и то таким, каким он станет в девяностых годах. Но название Николо-Дворищенского собора чем-то отозвалось в памяти.
– Спасибо, – ещё раз поблагодарил
Девушка ничего не ответила, повернулась и ушла по своим делам. А я снова подхватил осточертевший рюкзак и закинул его за спину. Спина отозвалась болью в натруженных мышцах.
Через Пречистенскую арку я вышел прямо к реке и повернул налево от городского пляжа – туда, где виднелась бетонная плита моста, ведущего на другой берег.
Когда-то главный мост Новгорода находился прямо здесь, перед Пречистенской аркой. Мост называли Великим – он веками связывал разнобережные концы большого города. На этом мосту не раз происходили столкновения новгородцев и даже кровавые побоища, во время которых побеждённых сбрасывали в воду реки, а то и на заметённый снегом речной лёд.
Мост разбомбили во время войны, да так и не собрались восстановить. Построили новый, выше по течению – там, где теперь проходили основные транспортные магистрали.
Со вздохом я вспомнил, что через пятнадцать лет мост всё же восстановят. Его сделают пешеходным, выгнутым крутой красивой аркой над широкой лентой Волхова. И тогда туристы и горожане снова смогут прямо из кремля попасть на торговую сторону, где находился древний княжеский двор – Ярославово дворище.
К тому времени, как я добрался до места раскопок, ноги у меня гудели. По лицу и спине ручьями тёк пот, рубаха под рюкзаком прилипла к телу. Я мечтал только о том, чтобы сбросить с себя одежду и залезть под душ.
Звонкие весёлые голоса слышались у северной стены собора – там, между собором и небольшой Пятницкой церковью располагался широкий пустырь, заросший травой.
А с западной стороны, на широких растрескавшихся ступеньках у входа в собор сидел тощий старик с длинной седой бородой. Старик был одет в грязную монашескую рясу. Тёмные внимательные глаза на худом морщинистом лице смотрели прямо на меня.
– Вам плохо? – спросил я старика. – Может быть, нужна помощь?
Высокая тень собора падала на монаха. Одна половина его лица была в тени, другая – освещена ярким дневным солнцем. Кожа под солнцем казалась коричневой, словно обожжённая глина.
Монах молчал, не отводя от меня спокойного взгляда.
Я пожал плечами, сошёл с дорожки на траву и направился прямо туда, откуда доносились голоса.
***
Июль 1240-го года. Великий Новгород
В низкую дверь спальни постучали.
Жена испуганно взглянула на Александра, прижалась к нему горячим плечом.
Александр успокаивающе погладил супругу по большому животу, выступавшему
– Кто там? – спросил строго, но без раздражения.
Александр знал, что у жены его зря беспокоить не станут – Саше вот-вот рожать. Если стучат, значит, дело серьёзное.
– Беда, княже! – раздался из-за двери голос Гаврилы Олексича. – На вече смута, народ в кулаки кинулся!
Александр ласково набросил на жену шёлковое покрывало. Сам поднялся с постели, одёрнул рубаху.
– Войди!
Гаврила Олексич протиснулся в дверь. Не глядя на постель, поклонился:
– Прости, княгиня! Срочное дело.
И повернулся к Александру:
– Бояре поспорили. Одни хотят собирать войско, другие кричат, что надо отправлять послов к Тевтонскому ордену – просить мира. Ничего решить не могут. Ну, и народ всколыхнулся, как бы до бунта не дошло. Надо ехать!
Кулаки Александра сжались. Поневоле всплыла в памяти та давняя зима, голодный и беспощадный новгородский бунт. Кричащая толпа в кремле, раскачивание саней и комья снега из-под конских копыт.
Позади сдавленно охнула жена.
– Пусть седлают коней, – сказал Александр Гавриле Олексичу. – Ты со мной поедешь. И ещё пятерых дружинников возьми.
– Не мало, княже?
Александр даже не задумался.
– Хватит. Силой всё равно не возьмём. Говорить надо.
На этот раз вече собралось в самом Детинце у толстых каменных стен Великой Софии. Словно люди чувствовали, что одна лишь вера сможет защитить их от врагов, которые со всех сторон подступили к Новгороду.
Крик стоял такой, что бояре не слышали посадника и друг друга. Толпа бушевала вокруг храма, а по трещавшему мосту через Волхов всё прибывали и прибывали новые людские волны со Славенского и Плотницкого концов.
Посадник Степан Твердиславович и владыка Спиридон надорвали глотки, пытаясь утихомирить народ.
Князь с дружинниками шагом пробрались через мост, оттесняя конями ослепших от ярости горожан. Дружинники держались за рукояти мечей, не доставая их из ножен.
Въехав в кремль, князь соскочил с коня. Отдал поводья Ратше – ближнему дружиннику и пошёл прямо через толпу к собору Святой Софии.
Остановился на вечевой площади. Ни на кого не глядя, снял с головы шапку, крытую красным сукном и обшитую собольим мехом. Перекрестился на золочёные главы храма и поклонился в пояс.
Глядя на князя, народ приутих. Некоторые начали креститься.
По-прежнему ни на кого не смотря, князь неторопливо поднялся на деревянное возвышение к посаднику и владыке. Шапку он так и держал в руке и встал перед горожанами с непокрытой головой. Стоял молча, пока вече не утихло.
– О чём спорите, новгородцы? – веско спросил Александр. – Враг пришёл на вашу землю. Разоряет ваши деревни, перехватывает ваши торговые пути.
Боярин Онаний поднялся со скамью, злобно взглянул на молодого князя, который своим спокойствием почти утихомирил вече.