Архипелаг ГУЛаг(в одном томе)
Шрифт:
Колотилось сердце. Был канун праздника. Или канун казни.
Но вышло всё иначе. Около двенадцати ночи быстро вошёл другой следователь и стал шептать Левшину на ухо. Никогда так не было. Левшин заторопился, надавил кнопку, вызывая надзирателя прийти за арестованным.
И всё кончилось… Тэнно вернулся в камеру, поставил прут на место.
А другой раз следователь вызвал его заросшим (не имело смысла брать и прута).
А там – допрос дневной. И пошёл как-то странно: следователь не рычал, обезкуражил предсказанием, что дадут 5–7 лет, нечего горевать. И как-то злости уже не было рассечь ему голову. Злость не оказалась у Тэнно устойчивой.
Взлёт настроения миновал. Представилось, что шансов слишком мало, так не играют.
Настроение беглеца
И вся долгая подготовка пропала зря…
Но беглец и к этому должен быть готов. Он уже сотню раз взмахнул прутом по воздуху, он сотню следователей уже убил. Он десять раз пережил весь свой побег в мелочах, – в кабинете, мимо квадратного окошечка, до вахты, за вахту! – он измучился от этого побега, а вот, оказывается, он его и не начинал.
Вскоре ему сменили следователя, перевели на Лубянку. Здесь Тэнно не готовил побега (ход следствия показался ему более обнадёживающим, и не было решимости на побег), но он неотступно наблюдал и составлял тренировочный план.
Побег с Лубянки? Да возможно ли это вообще?.. А если вдуматься, он, может быть, легче, чем из Лефортова. Скоро начинаешь разбираться в этих длинных-длинных коридорах, по которым тебя водят на допрос. Иногда в коридоре попадаются стрелки: «к парадному № 2», «к парадному № 3». (Жалеешь, что так был безпечен на воле, – не обошёл Лубянку заранее снаружи, не посмотрел, где какое парадное.) Здесь именно это и легче, что не территория тюрьмы, а министерство, где множество следователей и других чиновников, которых постовые не могут знать в лицо. И значит, вход и выход только по пропускам, а пропуск у следователя в кармане. А если следователя не знают в лицо, то не так уж важно на него и в точности походить, лишь бы приблизительно. Новый следователь – не в морской форме, а в защитной. Значит, пришлось бы переодеться в его мундир. Не будет прута – была бы решимость. В кабинете следователя много разных предметов, например мраморное пресс-папье. Да его необязательно и убивать, – на десять минут оглушить, и ты уже ушёл!
Но мутные надежды на какую-то милость и разум лишают волю Тэнно ясности. Только в Бутырках разрешается тяжесть: с клочка ОСОвской бумажки ему объявляют 25 лет лагерей. Он подписывает – и чувствует, как ему полегчало, взыграла улыбка, как легко несут его ноги в камеру 25-летников. Этот приговор освобождает его от унижения, от сделки, от покорности, от заискивания, от обещанных нищенских пяти-семи лет: двадцать пять, такую вашу мать??? – так нечего от вас ждать, значит – бежим!!
Или – смерть. Но разве смерть хуже, чем четверть столетия рабства? Да одну стрижку наголо после суда – простая стрижка, кому она досаждала? – Тэнно переживает как оскорбление, как плевок в лицо.
Теперь искать союзников. И изучать истории других побегов. Тэнно в этом мире новичок. Неужели же никто никогда не бежал?
Сколько раз мы все проходили за надзирателем эти железные переборки, рассекающие бутырские коридоры, – многие ли из нас заметили то, что Тэнно видит сразу: что в дверях – запоры двойные, надзиратель же отпирает только один, и переборка подаётся. А второй запор, значит, пока бездействует: это три стержня, которые могут высунуться из стены и войти в железную дверь.
В камере кто чего, а Тэнно ищет – рассказов о побегах и участников их. Находится даже такой, кто был в заварушке с этими тремя стержнями – Мануэль Гарсиа. Это случилось несколькими месяцами раньше. Заключённые одной камеры вышли на оправку, схватили надзирателя (против устава, он был один, ведь годами же ничего не случается, они привыкли к покорности), раздели его, связали, оставили в уборной, один арестант надел его форму. Ребята взяли ключи, побежали открывать все камеры коридора (а в этом же коридоре были и смертники, тем это было очень кстати!). Начался вой, восторги, призывы идти освобождать другие коридоры и взять в руки всю тюрьму. Забыли осторожность! Вместо того чтобы тихо приготовиться по камерам к выбегу, а по коридору дать ходить только одетому в надзирателя, – вывалили массой
Этап в лагерь. Известная арестантам «сторожка» на Казанском вокзале – отступя, конечно, от людных мест. Сюда привозят воронками, здесь загружают вагон-заки, перед тем как цеплять их к поездам. Напряжённые конвоиры с обеих сторон рядками. Рвущиеся к горлу собаки. Команда: «Конвой – к бою!» – и смертный лязг затворов. Тут не шутят. Так, с собаками, ведут и по путям. Побежать? Собака догонит.
Но у беглеца убеждённого, всегда перебрасываемого за побеги из лагеря в лагерь, из тюрьмы в тюрьму, ещё много будет этих вокзалов и конвоирования по путям. Будут водить и без собак. Притвориться хромым, больным, еле волочиться, еле вытягивать за собой сидор и бушлат, конвой будет спокойнее. И если много будет составов на путях, – то между ними как можно путлять! Итак: бросить вещи, наклониться и рвануть под вагоны! Но когда ты уже наклонишься, ты увидишь там, за составом, сапоги шагающего запасного конвоира… Всё предусмотрено. И остаётся тебе делать вид, что ты падал от слабости и потому обронил вещи. – Вот если б счастье такое – быстро шёл бы рядом проходной поезд! Перед самым паровозом перебежать – никакой конвоир не побежит! ты рискуешь из-за свободы, а он? – и пока поезд промчится, тебя нет! Но для этого нужно двойное счастье: вовремя поезд и вынести ноги из-под колёс.
С Куйбышевской пересылки везут открытыми грузовиками на вокзал – собирают большой «красный» этап. На пересылке, от местного воришки, «уважающего беглецов», Тэнно получает два местных адреса, куда можно прийти за первой поддержкой. С двумя охотниками бежать он делится этими адресами и договаривается: всем троим стараться сесть в задний ряд и, когда машина снизит скорость на повороте (а бока Тэнно не зря уже ехали сюда с вокзала в тёмном воронке, они отметили этот поворот, хотя глазами он его не узнаёт), – разом прыгать всем троим! – вправо, влево и назад! – мимо конвоиров, даже свалив их! Будут стрелять, но всех троих не застрелят. Да ещё будут ли? – ведь на улицах народ. Погонятся? – нет, нельзя бросить остальных в машине. Значит, будут кричать, стрелять в воздух. Задержать может вот кто: народ, наш советский народ, прохожие. Напугать их, будто нож в руке! (Ножа нет.)
Трое маневрируют на шмоне и выжидают так, чтоб не сесть в машину раньше сумерок, чтобы сесть в последнюю машину. Приходит и последняя, но… не трёхтонка с низкими бортами, как все предыдущие, а «студебеккер» с высокими. Даже Тэнно, севши, – макушкой ниже борта. «Студебеккер» идёт быстро. Поворот! Тэнно оглянулся на соратников – на лицах страх. Нет, они не прыгнут. Нет, это не убеждённые беглецы. (Но стал ли уже убеждённым ты сам?..)
В темноте, с фонарями, под смешанный лай, рёв, ругань и лязганье – посадка в телячьи вагоны. Тут Тэнно изменяет себе – он не успевает оглядеть снаружи своего вагона (а убеждённый беглец должен видеть всё вовремя, ничего не разрешается ему пропустить!).
На остановках тревожно простукивают вагоны молотками. Они простукивают каждую доску. Значит, боятся они – чего? Распиливания доски. Значит – надо пилить!
Нашёлся (у воров) и маленький кусок отточенной ножёвки. Решили резать торцевую доску под нижними нарами. А когда поезд будет замедляться, – вывалиться в пролом, падать на рельсы, пролежать, пока поезд пройдёт. Правда, знатоки говорят, что в конце телячьего арестантского поезда бывает драга – металлический скребок, его зубья идут низко над шпалами, они захватывают тело беглеца, волочат его по шпалам, и беглец умирает так.