Архипелаг ГУЛАГ. Книга 2
Шрифт:
Как будто всё идёт хорошо. Летом 1932 Ягода объехал трассу и остался доволен, кормилец. Но в декабре телеграмма его: нормы не выполняются, прекратить бездельное шатание тысяч людей (в это веришь! это – видишь!). Трудколлективы тянутся на работу с выцветшими знамёнами. Обнаружено: по сводкам уже несколько раз выбрано по 100 % кубатуры! – а канал так и не кончен! Нерадивые работяги засыпают ряжи вместо камней и земли – льдом! А весной это потает и вода прорвёт! Новые лозунги воспитателей: «Туфта [71] – опаснейшее орудие контрреволюции» (а тухтят блатные больше всех: уж лёд засыпать в ряжи – узнаю, это их затея!). Ещё лозунг: «Туфтач – классовый враг!» – и поручается ворам идти разоблачать тухту, контролировать сдачу каэровских бригад! (Лучший способ приписать выработку каэров – себе.) «Туфта – есть попытка сорвать всю исправительно-трудовую
71
Подчиняюсь «ф» лишь потому, что цитирую.
Такой был подъём, такой энтузиазм – и откуда эта тухта? зачем её придумали заключённые?.. Очевидно, это – ставка на реставрацию капитализма. Здесь не без чёрной руки белоэмиграции.
В начале 1933 – новый приказ Ягоды: все управления переименовать в штабы боевых участков! 50 % аппарата – бросить на строительство! (А лопат хватит?..) Работать – в три смены (ночь-то почти полярная)! Кормить – прямо на трассе (остывшим)! За тухту – судить!
В январе – Штурм водораздела! Все фаланги с кухнями и имуществом брошены в одно место! Не всем хватило палаток, спят на снегу – ничего, берём! Канал строится по инициативе…
Из Москвы – приказ № 1: «до конца строительства объявить сплошной штурм»! После рабочего дня гонят на трассу машинисток, канцеляристок, прачек.
В феврале – запрет свиданий по всему БелБалтлагу – то ли угроза сыпного тифа, то ли нажим на зэков.
В апреле – непрерывный штурм сорокавосьмичасовой – ура-а!! – тридцать тысяч человек не спит!
И к 1 мая 1933 нарком Ягода докладывает любимому Учителю, что канал – готов в назначенный срок.
В июле 1933 Сталин, Ворошилов и Киров предпринимают приятную прогулку на пароходе для осмотра канала. Есть фотография – они сидят в плетёных креслах на палубе, «шутят, смеются, курят». (А между тем Киров уже обречён, но – не знает.)
В августе проехали сто двадцать писателей.
Обслуживать Беломорканал было на месте некому, прислали раскулаченных («спецпереселенцев»), Берман сам выбирал места для их посёлков.
Большая часть «каналоармейцев» поехала строить следующий канал – Москва – Волга [72] .
Отвлечёмся от Коллективного зубоскального тома.
Как ни мрачны казались Соловки, но соловчанам, этапированным кончать свой срок (а то и жизнь) на Беломоре, только тут ощутилось, что шуточки кончены, только тут открылось, что такое подлинный лагерь, который постепенно узнали все мы. Вместо соловецкой тишины – неумолкающий мат и дикий шум раздоров вперемешку с воспитательной агитацией. Даже в бараках Медвежьегорского лагпункта при Управлении БелБалтлага спали на вагонках (уже изобретенных) не по четыре, а по восемь человек: на каждом щите двое валетом. Вместо монастырских каменных зданий – продуваемые временные бараки, а то палатки, а то и просто на снегу. И переведенные из Березников, где тоже по 12 часов работали, находили, что здесь – тяжелей. Дни рекордов. Ночи штурмов. «От нас всё – нам ничего»… В густоте, в неразберихе при взрывах скал – много калечных и насмерть. Остывшая баланда, поедаемая между валунами. Какая работа – мы уже прочли. Какая еда – а какая ж может быть еда в 1931–33 годах? (Скрипникова рассказывает, что даже в медвежьегорской столовой для вольнонаёмных подавалась мутная жижа с головками камсы и отдельными зёрнами пшена [73] .) Одежда – своя, донашиваемая. И только одно обращение, одна погонка, одна присказка: «Давай!.. Давай!.. Давай!..»
72
На августовском слёте каналоармейцев Л. Коган провозгласил: «Недалёк тот слёт, который будет последним в системе лагерей… Недалёк тот год, месяц и день, когда вообще будут не нужны исправительно-трудовые лагеря». Вероятно расстрелянный, он так и не узнал, как жестоко ошибся. А впрочем, может быть, он, и говоря, сам не верил?
73
Впрочем, она же вспоминает, что беженцы с Украины приезжали в Медвежьегорск устроиться работать кем-нибудь близ лагеря и так спастись от голода. Их звали зэки, и из зоны выносили своим поесть! Очень правдоподобно. Только с Украины-то вырваться умели не все.
Говорят, что в первую зиму, с 1931 на 1932, 100 тысяч и вымерло – столько, сколько постоянно было на канале. Отчего ж не поверить? Скорей даже эта цифра преуменьшенная: в сходных условиях в лагерях военных лет смертность один процент в день была заурядна, известна всем. Так что на Беломоре 100 тысяч могло вымереть за три месяца с небольшим. А тут была и другая зима, да и между ними же. Без натяжки можно предположить, что и 300 тысяч вымерло.
Это освежение состава за счёт вымирания, постоянную замену умерших новыми живыми зэками надо иметь в виду, чтобы не удивиться: к началу 1933 года общее единовременное
74
Инструкция всем партийно-советским работникам и всем органам ОГПУ, суда и прокуратуры (8 мая 1933). (Архив Смоленского обкома ВКП/б/.) // Социалистический вестник: Орган заграничной делегации РСДРП. Нью-Йорк, 1955, № 4 (681), с. 52.
Д. П. Витковский, соловчанин, работавший на Беломоре прорабом, и этою самою тухтою, то есть приписыванием несуществующих объёмов работ, спасший жизнь многим, рисует («Полжизни», самиздат [75] ) такую вечернюю картину:
«После конца рабочего дня на трассе остаются трупы. Снег запорашивает их лица. Кто-то скорчился под опрокинутой тачкой, спрятал руки в рукава и так замёрз. Кто-то застыл с головой, вобранной в колени. Там замёрзли двое, прислонясь друг к другу спинами. Это – крестьянские ребята, лучшие работники, каких только можно представить. Их посылают на канал сразу десятками тысяч, да стараются, чтоб на один лагпункт никто не попал со своим батькой, разлучают. И сразу дают им такую норму на гальках и валунах, которую и летом не выполнишь. Никто не может их научить, предупредить, они по-деревенски отдают все силы, быстро слабеют – и вот замерзают, обнявшись по двое. Ночью едут сани и собирают их. Возчики бросают трупы на сани с деревянным стуком.
75
Впервые опубликовано в журнале «Знамя»: 1991, № 6. – Примеч. ред.
А летом от неприбранных вовремя трупов – уже кости, они вместе с галькой попадают в бетономешалку. Так попали они в бетон последнего шлюза у города Беломорска и навсегда сохранятся там».
Тут ещё то, что руководители стройки превзошли жестокость самого Хозяина. Хоть и сказал Сталин «ни копейки валюты», однако советских рублей 400 миллионов разрешил. Они же, стараясь выслужиться, потратили меньше четверти – 95 млн 300 тыс. рублей [76] .
Многотиражка Беломорстроя захлёбывалась, что многие каналоармейцы, «эстетически увлечённые» великой задачей, – в свободное время (и разумеется, без оплаты хлебом) выкладывают стены канала камнями – исключительно для красоты.
76
А. Пруссак. Из истории Беломорканала // Вопросы истории, 1945, № 2, с. 143.
Так впору было бы им выложить на откосах канала пять фамилий – главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, пятерых наёмных убийц, записав за каждым тысяч по сорок жизней: Матвей Берман. – Семён Фирин. – Лазарь Коган. – Нафталий Френкель. – Яков Рапопорт.
Да приписать сюда, пожалуй, начальника ВОХРы БелБалтлага – Бродского. Да куратора канала от ВЦИКа – Сольца.
Да всех 37 чекистов, которые были на канале.
Да 36 писателей, восславивших Беломор [77] . Ещё Погодина не забыть.
77
И Алексей Н. Толстой среди них, проехавши трассою канала (надо же было за положение своё платить), – «с азартом и вдохновением рассказывал о виденном, рисуя заманчивые, почти фантастические и в то же время реальные… перспективы развития края, вкладывая в свой рассказ весь жар творческого увлечения и писательского воображения. Он буквально захлёбываясь говорил о труде строителей канала, о передовой технике (курсив мой. – А. С.)…». (В. М. Богданов-Березовский. Встречи. М.: Искусство, 1967, с. 58.)
Чтобы проезжающие пароходные экскурсанты читали и – думали.
Да вот беда – экскурсантов-то нет!
Как нет?
Вот так. И пароходов нет. По расписанию ничто там не ходит.
Захотел я в 1966 году, кончая эту книгу, проехать по великому Беломору, посмотреть самому. Ну, состязаясь с теми ста двадцатью. Так нельзя: не на чем. Надо проситься на грузовое судно. А там документы проверяют. А у меня уж фамилия наклёванная, сразу будет подозрение: зачем еду? Итак, чтобы книга была целей, – лучше не ехать.
Но всё-таки немножко я туда подобрался. Сперва – Медвежьегорск. До сих пор ещё – много барачных зданий, от тех времён. И – величественная гостиница с 5-этажной стеклянной башней. Ведь – ворота канала! Ведь здесь будут кишеть гости отечественные и иностранные… Попустовала-попустовала, отдали под интернат.
Дорога к Повенцу. Хилый лес, камни на каждом шагу, валуны.
От Повенца достигаю сразу канала и долго иду вдоль него, трусь поближе к шлюзам, чтоб их посмотреть. Запретные зоны, сонная охрана. Но кое-где хорошо видно. Стенки шлюзов – прежние, из тех самых ряжей, узнаю их по изображениям. А масловские ромбические ворота сменили на металлические и разводят уже не от руки.