Архипелаг исчезающих островов

Платов Леонид Дмитриевич

Мы, в общем, отлично провели время в этой полынье, и с несомненной пользой для науки: добыли со дна образцы морского грунта, особым тралом выловили кучу офиур, морских ежей, раков, звезд и, спуская за борт термометры, старательно измерили температуру воды, словно наше Восточно-Сибирское море захворало, а мы дежурим у его постели.

Я даже расщедрился и разрешил участникам экспедиции поохотиться на моржей.

И раньше по пути попадались моржи, но мы нигде не встречали их в таком количестве, как здесь.

Обитатели Арктики в поисках пищи теснятся обычно к

воде, к источнику всего живого. (Недаром же сама жизнь на нашей планете зародилась в воде.) Найденная нами огромная полынья была подлинным оазисом в пустыне. Тут привольно чувствовали себя морские зайцы, белухи, множество всякой водоплавающей птицы. То и дело «выставали» из воды тюлени, выныривали и с любопытством оглядывались по сторонам их круглые, совсем кошачьи головы. А моржи, наслаждаясь недолгим полярным летом, разлеглись на льдинах совсем как на пляже, подставляя солнцу тугое брюхо и лениво пошевеливая ластами.

По своему обыкновению они располагались группами по двадцать-тридцать зверей. В каждой группе был свой сторожевой морж, который не спал, не дремал, бдительно охранял послеобеденный сон товарищей.

Завидев наш медленно приближающийся корабль, «часовые» заволновались, вытянули шеи, завертели головами, потом подали какой-то сигнал, и вся компания с видимой неохотой принялась покидать насиженные места. Один за другим потревоженные хозяева полыньи сползали со льдин и неуклюже бултыхались в воду. Рев их напоминал грохот прибоя, разбивающегося о камни.

Когда стихла поднявшаяся беспорядочная стрельба и рассеялся дым от выстрелов, мы увидели, что охота удалась. Три неподвижные глянцевито-черные, будто лакированные, туши вповалку лежали на окраине льдины.

Кто-то осторожно потянул у меня из рук ружье.

— По-моему, кучно бьет, — сказал Союшкин, хотя мы стреляли в моржей, понятно, не дробью, а пулями. — Тульское? Разрешите взглянуть, Алексей Петрович?

Я дал ему подержать ружье и вслед за гурьбой охотников направился к штормтрапу, чтобы сойти на льдину. Меня опередил Вяхирев со своим неизменным фотоаппаратом. Но раньше всех на льду очутился Союшкин. Мы и оглянуться не успели, как бывший первый ученик был уже подле моржей.

Он, видите ли, торопился занять наиболее выгодное, наиболее импозантное место — в центре группы!

Наблюдая со стороны, как он молодецки упирается ногой в матерого, убитого не им, а другим, зверя, как сжимает в руках выпрошенное у меня ружье и устремляет вдаль непоколебимый взгляд, я не смеялся, нет. До смеху ли тут?

Да, со дня отплытия, и даже еще раньше, во время подготовки экспедиции в Москве, Союшкин действовал нам на нервы.

Раздражали даже мелочи, например то, что он ужасно любил фотографироваться.

В Москве перед отъездом нас одолевали репортеры, от которых приходилось прятаться или уходить черным ходом. Один Союшкин мужественно оставался для объяснений с ними. Фотографировали его обычно в позе все той же непоколебимой решимости, с гордо скрещенными на груди руками.

Он увековечился так и на пирсе, накануне

отплытия из Океанска, причем, хотя стоял во втором ряду, изловчился перед щелчком фотоаппарата быстро податься вперед и просунуть свое лицо как раз между мной и Андреем, так что получился в самом центре. Пенсне он снял, видимо полагая, что герою Арктики не пристало быть в пенсне.

В этом проглядывало что-то провинциальное и в то же время нетерпеливо-эгоистическое, мелочно-тщеславное.

И ведь, главное, никуда не уйдешь, не денешься от него! Вокруг лед и вода, мы зажаты в очень тесном пространстве, в узкой металлической коробке. Приходится по многу раз на дню сталкиваться в библиотеке, на палубе, в коридоре, раскланиваясь и вежливо уступая дорогу, слушать его разглагольствования об историческом значении нашей экспедиции, наконец, завтракать, обедать и ужинать за одним столом в кают-компании, стараясь не замечать, как он с хлюпаньем втягивает в себя суп из ложки и деликатно утирается салфеткой.

О, все это надо пережить, чтобы понять!..

Конечно, Союшкина трудно было заподозрить в том, что он, к примеру, сунет в котлы «Пятилетки» адскую машину. То, что делал бывший первый ученик, я бы назвал, пожалуй, психологическим или моральным вредительством. Союшкин держал в неустанном напряжении наши нервы, методически и последовательно — сам, вероятно, даже не догадываясь об этом, — выматывал душу из меня и Андрея.

Словно бы злой дух отрицания сопровождал нас в нашем путешествии к Земле Ветлугина, одним видом своим нагоняя тоску и предчувствие несчастья. Это перевязанное веревочками и проволочками пенсне (на случай сильной качки или сжатия)! Эти понурые, уныло висящие уши шапки! Этот посиневший на холоде носик, длинный, остренький, как бы постоянно к чему-то принюхивающийся!

И вдобавок Союшкин был отвратительно, старомодно угодлив! Разговаривая со мной, он неизменно сохранял слегка наклонное положение, оттопыривая зад, как бы находясь в состоянии постоянной готовности бежать.

А ведь еще недавно этот человек, принимая меня и Андрея в своем директорском кабинете, снисходительно цедил сквозь зубы: «Мы с вами, думается, уже вышли из того возраста, когда верят в неоткрытые острова…»

Сейчас до меня доносилось лишь: «Слушаюсь, Алексей Петрович! Будет исполнено, Алексей Петрович! Учту и приму к исполнению, Алексей Петрович».

Ну что ж! С этим, видимо, надо мириться. Поколения провинциальных титулярных советников, кувшинных рыл подготовили и создали Союшкина. Ему передалось от них и строение позвоночника, и особая гибкость шеи, и глаза как у креветки, выскакивающие из орбит при виде начальства.

Но очень противно было сознавать себя начальством Союшкина…

Мы подобрали охотников с их трофеями, пересекли полынью, и плавучие льды с шорохом сомкнулись вокруг нас. Будто и не было никакого «водяного оазиса» с его обилием и разнообразием живых существ, будто не грохотали наши победные выстрелы над водой. Опять все бело, куда ни кинь глазом. Бело и очень тихо.