Архипелаг исчезающих островов
Шрифт:
— В чем же я убедил?
— А в том, что есть Земля, что ты видел ее. Так поступить, как тогда поступил, забыть обо всем — о всех этих дрейфах, туманах, промоинах — мог лишь человек, который воочию увидел перед собой Землю Ветлугина! Иначе невозможно объяснить то, что произошло с вами во время вылазки.
Я с изумлением смотрел на нее.
— Но мы не привезли с собой никаких вещественных доказательств. Хотя бы камушек один, или горсть моха, или фотографию, наконец…
— Ты сам, твой тогдашний поступок — лучшее доказательство.
— Удивительно!
Я вскочил и быстро прошелся по комнате.
— Стало быть, не напортил делу?
— Я считаю: помог! Сам не сознавая того, помог. Страстной верой, яростной убежденностью своей убедил!
Я еще разок пробежался по комнате, остановился перед Лизой и вдруг засмеялся от удовольствия.
— Слушай, но ты вернула мне утраченное самоуважение! Это же чертовски важно для человека!
— Еще бы!
— Нет, ты просто воскресила меня. Окрылила, что ли, слов даже не подберу…
В счастливом воодушевлении я схватил ее за плечи и приподнял над полом: она была такая легонькая!
— Эх, Лизочек, — ласково сказал я. — Рыжик ты мой дорогой!
Мгновение мы смотрели в глаза друг другу, потом Лиза смущенно засмеялась и осторожно высвободилась из моих объятий:
— Кто-то идет, Лешенька…
В комнату стремительно, пальто нараспашку, вошел Андрей. За ним гурьбой ввалились Синицкий, Таратута, Вяхирев. О, вся компания!
Комната будто завертелась, заплясала, наполнилась шарканьем ног, взволнованными голосами:
— Я же говорил: он здесь! Одевайтесь, Алексей Петрович!
— Здравствуйте, Лизавета Гавриловна! Извините, что мы…
— А Федосеич в машине ждет…
Кто-то, кажется Вяхирев и Таратута, напялил на меня пальто. Синицкий держал шапку наготове, как свадебный венец над головой.
С трудом я понял, что совещание в высоких инстанциях, назначенное на конец недели, неожиданно перенесено на сегодня, на два часа дня. А ведь надо еще заехать домой за материалами!
Ну вот и настал решающий миг!
Мы так спешили, что даже не успели попрощаться с Лизой. Уже на лестнице раздалось вдогонку:
— Разрешат! Я уверена: разрешат!
И она не ошиблась: нам разрешили вторую экспедицию. Подготовку к походу было предложено начать немедленно, для чего выехать всем участникам в Океанск, где у причала отстаивался наш ледокол. Состав коллектива оставался тот же (только я и Андрей поменялись местами; он был назначен начальником экспедиции, я — его заместителем).
3. Крен — тридцать градусов
…И снова пологая морская волна упруго ударила в скулу борта, едва лишь остался за кормой белый с черными полосами маяк на Соленом Носу. Справа потянулась по борту однообразно серая, чуть волнистая черта берега. А спустя несколько дней, пройдя остров Врангеля, капитан круто повернул на северо-восток. Знакомая, хоженая морская тропа!
В этом году к кромке льдов мы подошли на три дня раньше, чем
— Калянусы [8] на ушко шепнули? — спросил Сабиров.
Мы с удивлением смотрели на нашего гидробиолога. Не было никаких признаков льда впереди. Небо над горизонтом было типично «водяное», темно-серое.
— Калянусы, правильно, — ответил Вяхирев. — Разговорчивым оказался зоопланктон.
Утром гидробиолог заметил, что количество зоопланктона в море резко увеличилось. А известна закономерность: чем ближе к кромке льда, тем больше встречается мельчайших, взвешенных в воде живых организмов.
8
Морские рачки.
— Увидим плавучие льды завтра или послезавтра, — уверенно объявил он. — «Разговорчивый» планктон не подведет.
И он не ошибся.
Почти ничего не изменилось на борту «Пятилетки» с прошлого года. Можно подумать, что впервые идем к «белому пятну». По-прежнему сутулится на ходовом мостике спокойный и немногословный Никандр Федосеич, а коротышка Сабиров грозно потрясает рупором или приглядывается к солнцу с секстантом в руках. По-прежнему Вяхирев трудолюбиво склоняется над своими калянусами и офиурами, добытыми со дна моря. Неукоснительно, четыре раза в сутки, проводит метеорологические наблюдения Синицкий, как будто бы еще больше раздавшийся в плечах. Из радиорубки в каюту начальника носится суетливый Таратута, оглушительно стуча сапогами по трапу. И как раньше, подолгу простаивает у борта Союшкин — в позе неподкупного судьи, скрестив руки на груди и гордо глядя вдаль через пенсне.
Андрей и я знали, что он не хотел отправляться во вторую экспедицию, старался увильнуть под любым предлогом. Но было решение — по-моему, очень правильное — обязательно идти в том же составе.
Сейчас, понятно, уже не могло быть и речи о каком-либо сочувствии нам или же о воспоминаниях весьегонского периода, «когда мы совместно под ферулой незабвенного…». Бывший первый ученик держался холодно и замкнуто, видимо, осознав свое новое предназначение. Хотя он числился научным сотрудником экспедиции, но, по существу, был ревизором нашей мечты.
Тогда-то и возникло в кают-компании шутливое прозвище, прочно приклеившееся к нему: «наш штатный скептик». Подбадриваемый воспоминаниями о мираже над полыньей, он ежевечерне подвергает изничтожению все гипотетические земли подряд.
— Вереница миражей! — упрямо твердит он. — Ну как же не мираж? Мелькнут, подразнят и опять исчезнут… У чукчей сказка есть о Земле Тикиген, которая якобы перемещается по морю под влиянием ветра. Подует с севера ветер, пригонит к материку — все видят ее. Подует с юга — уплывает Земля…