Архистратиг Михаил
Шрифт:
— Вы поранили руку? — спросила графиня, заметив это движение.
— Нет! — и Михаил, сунув руку прямо в колючую гущу ветвей, с силой выдернул шляпу и шарф.
Шипы отомстили: шарф разорвался, а по руке офицера потекли струйки крови.
— Спасибо, — сказала Герта, взяв в руку шляпу. — Однако вы довольно неистовый помощник! Как неосторожно было сунуть руку прямо в шипы! Ведь у вас течет кровь!
В ее голосе слышалась искренняя озабоченность, но тем холоднее прозвучал ответ Михаила:
— Тут и говорить не о чем! Я — солдат, и не мне бояться каких-то царапин!
Михаил достал носовой платок и небрежно прижал
Вне всякого сомнения, молодая девушка имела представление об этой «цепи пыток», но она вовсе не была расположена сократить ее. Избалованная красавица считала оскорблением для себя, что Михаил осмеливался противиться власти, неоднократно испробованной ею на других. Он тоже испытал на себе эту власть — это она хорошо знала; он далеко не безнаказанно приблизился к ней и все-таки продолжал ограждать себя стеной ледяной сдержанности, которую трудно было пробить. Он не хотел покоряться и должен был за то поплатиться!
— Я хотела предложить вам один вопрос, — сказала графиня. — Моя мать, я слышала, только что упрекала вас в том, что вы все еще не воспользовались приглашением...
— Я уже просил прощения у графини. В последнее время нам приходилось возиться с семейными делами, из-за которых, между прочим, профессору пришлось, даже уехать. Но как только я вернусь из Санкт-Михаэля, так сейчас же...
— Изобретете новый предлог, — договорила Герта. — Вы не хотите приехать!
— Вы говорите об этом с удивительной уверенностью, графиня, и все-таки хотите, чтобы я приехал?
— Я хочу только выяснить, почему именно вы чуждаетесь нас. Вы спасли жизнь мне и моей матери и уклоняетесь от благодарности таким способом, который остается совершенно необъяснимым, если только мы не хотим признать его оскорбительным. С посторонним мы, разумеется, не стали бы терять слов, но своему спасителю мы можем поставить вопрос: «Что легло между нами? Что мы вам сделали?».
— Вы положительно смущаете меня, — сказал Михаил, пытаясь сохранить тон холодной вежливости. — Маленькая услуга, оказанная вам мною, вовсе не заслуживает такой благодарности.
— Вы опять уклонились в сторону, в этом вы мастер! — воскликнула девушка с жестом величайшего нетерпения. — Но я не избавлю вас от ответа, я хочу наконец узнать правду!
— А если я не подчинюсь приказанию — потому что ваш вопрос действительно звучит приказанием?
— Это — ваше дело, хотя тут нет никакого приказания, а только вопрос, и я вторично предлагаю его вам: «Что мы вам сделали? Почему вы избегаете нас?»
На ее лице опять заиграла улыбка, чарующая улыбка, перед которой никто не мог устоять. Но в данном случае она не произвела обычного действия. Роденберг поднял на Герту мрачный взгляд и сказал голосом, в котором слышалась бесконечная горечь:
— Вы это знаете, графиня, вы давно знали это!
— Я?
— Да, вы, Герта, потому что вы слишком уверены в своей власти, а теперь доводите меня до крайности и загоняете в тупик. Ну, что ж, вот я стою перед вами!
Герта смущенно взглянула на него. Она не ожидала такого оборота разговора и совершенно иначе представляла себе момент торжества.
— Я не понимаю вас, — сказала она. — Что должна означать эта странная манера выражаться, которая кажется
— К ненависти? — с каким-то диким ожесточением воскликнул он. — Вы хотите присовокупить к забаве еще и издевательство? Да ведь для вас никогда не было тайной, что я люблю вас!
Это любовное признание прозвучало достаточно своеобразно. И действительно, судя по дрожащему голосу, в котором страсть боролась с гневом, по взгляду, в котором вспыхивала не нежность, а угроза, чувства, переживаемые Роденбергом, казались очень близкими к ненависти.
— И таким-то образом вы добиваетесь любви женщины? — возмущенно спросила Герта, чувствуя в то же время, как внутри нее всколыхнулся какой-то тайный, никогда еще не испытанный испуг.
— Добиваюсь? — с язвительной горечью повторил Михаил. — Нет, я и не думаю добиваться! Да разве вы допустили бы это, потерпели от меня, незначительного офицера мещанского происхождения, человека, у которого ничего нет, кроме надежды на будущее? Попробовал бы я добиться! Мне было бы без всяких церемоний объявлено, что не мне поднимать взоры к графине Штейнрюк, не говоря уже о том, что ее рука давно обещана другому, носящему, подобно ей, графскую корону!
Герта закусила губу — упрек попал в цель: это действительно было бы результатом домогательств. Графине Штейнрюк никогда не пришло бы в голову принимать всерьез кокетство с офицером мещанского происхождения, и все же смущение горячей волной обдало ее при открытии, что ее поняли с самого начала.
— Очевидно, вы сами не сознаете, как оскорбительны ваши слова, — заметила она, гордо вскидывая голову, — и как оскорбительно все это признание...
— Которое вы желали выслушать во что бы то ни стало! — перебил он. — Ну, так и выслушайте его! Я не хочу отрицать то, чего нельзя отрицать; я хочу смотреть судьбе прямо в глаза, потому что для меня все это было роковой судьбой... Да, я полюбил вас, полюбил с первого взгляда, и, если бы я мог рассчитывать на вашу взаимность, меня не испугал бы графский титул Штейнрюков. Если бы мое счастье было так же высоко и недостижимо, как вот эта Орлиная скала, я все-таки добрался бы до него, даже если бы каждый шаг грозил мне гибелью! Но я получил хорошее предостережение от ребенка, который однажды выпросил у меня ветку подснежных роз, чтобы потом ощипать их в бессмысленной забаве. Это — все те же золотые кудри, все те же прекрасные, злые глаза; я узнал их при первой встрече и не хочу вторично услышать из тех же уст язвительное, презрительное: «Убирайся! Ты мне надоел! Я устала играть!». Все равно, какими бы чарами ни обвивал меня звук этого голоса, я и без того вечно слышал бы эти слова. Мальчик предпочел, чтобы огонь уничтожил его цветы, лишь бы они не остались в ваших руках, а взрослый человек сумеет подавить и уничтожить свою страсть, хотя бы это стоило ему жизни, но игрушкой в ваших руках он не будет никогда!
Герта смертельно побледнела. Никто еще не осмеливался так оскорблять ее; так прямо и без стеснения бросать ей правду в лицо. Но какое дело было этому человеку, доведенному ею до крайности, оскорбляет он ее или нет! Буря, которую она вызвала, разыгралась и над ней самой, и она не в силах сдержать ее. Да, он побежден, но не покорен!
— Я надеюсь, вы избавите меня, лейтенант Роденберг, от выслушивания в дальнейшем ваших излияний! — сказала наконец графиня Герта, стараясь овладеть собой. — Я пойду искать отца Валентина!