Архитектор

Ефименко Анна Олеговна

Старый портной, к которому раньше изредка заставляла ходить Люсия, теперь не успевал выполнить пожелание полностью поменять мой гардероб. Мне хотелось роскошно выглядеть, сиять, смотреться самым нарядным мужчиной, которого только можно встретить на наших улицах. Заканчивая новую мантию (я заказал самую шикарную, насыщенно-синюю, цвеченную дорогостоящим концентратом вайды), портной с издевкой спросил:

– Вы влюбились?

– Нет, - огрызнулся я. – Стараюсь разлюбить.

Голодовка отвлекала от насущных конфликтов. Голодовка неминуемо спасала, так уж было заведено. Пока тут ивовым прутом свисаю над

чашкой похлебки, над рваной краюхой хлеба, я до сих пор по ту сторону границы, рядом с Хорхе, еще таким живым и гордым мной; а стоит откусить, насытиться – война проиграна навек, и улетает вдаль лазурный небосвод, исчезают крестьянки из деревни под горой, для которых Ансельм не имел имени, а узнавался как самый тощий. Стоит поддаться любому низменному инстинкту, вновь оседаю тем, кем закончил: владеющим имуществом, женатым, неверным, наетым бездельником из цеха.

Сумев отказаться, мы обретем покой, голод лучшим оповещением притянет обратно в безоблачное детство вечнопостного, в звонкие дни блаженной непорочности, к первому восторгу от резьбы по камню, к хору, к горным ручьям и к страдавшему катарактой старику Хорхе, чей на закате лет едва ходивший скелет однажды рухнул оземь, и ни один из братьев не заметил в скомканной рясе усопшего аббата, и каждому брату отчего-то виделась лишь тряпка, валяющаяся на полу.

***

Прокравшись на цыпочках к столу, где пустобрюхим я уснул на свитках, Люкс растормошила меня свой обрадованной визготней:

– Он будет здесь! Всё привезли, осталось собрать воедино!

Стряхнув с себя остатки сна, я поднял Люкс на руки, закружил:

– Боже, ты стала такой тяжелой! У Бланш хорошо кормят?

– Просто я выросла, - с поволокой глянув, она запрокинула голову, выставив передо мной смуглую шею. Не вынося подобных игр, я поставил девушку на пол и, взяв ее перепачканную чернилами ладошку, направился на соборную площадь.

Столпотворение уже несколько часов ожидало лицезреть меня-победителя, меня-завоевателя-пространств-по-вертикали, меня-того-кто-установит-шпиль. В груди радостно трепыхнулось. Он был тут, он был готов к сборке и к подъему.

– Наверх, наверх, складываем! – едва шевеля обескровленными устами, прошелестел я своим работникам, но тем не требовались слова, чтобы приступить к делу.

Все этапы возведения я вспоминаю как одно самое главное событие, случившееся со мной.

Шпиль Собора был совершенством. Дубовый, залитый свинцом огромный конус, он являл такую невероятную высоту и уходил, уходил за облака, взлетал ввысь в экстатическом порыве, который не способен понять ни один из живущих людей. Из острия шпиля вырастал внушительный крест… Тонкий, тоненький шпиль – как бы ветер не завязал тебя в узел!

Каким тогда я был счастливым! И все глядели наверх, раскрыв рот в изумлении, осеняя себя крестным знамением, качая головой в неверии, кланяясь передо мной, благоговея.

Оно меня больше не волновало. Невинным, безгрешным, заново родившимся ярким светом я словно возносился к Господу вслед за своим зданием. Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto, sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Amen!¹¹

Теперь меня видно издалека! И из самых глухих уголков наших земель видно, как я люблю

тебя, Боже. На таком острие – на моей голове – и на мне – теперь держится небо!..

***

– Где моя сестра? – Жозеф нервничал.

– Ты меня об этом спрашиваешь?

– А кого еще, черт побери? Ее не было дома с воскресенья.

В одно мгновенье ставший слабоногим, я пообещал помощнику все разузнать. И угрюмо заковылял в малую церковь.

По дороге пытался занять мозг высчетами, когда дарохранительницу перетащим оттуда в новый Собор и начнем там службы. Строительство не помешает прихожанам, а только приучит их заранее к новому месту. И милостыня, заодно, как можно забыть о пожертвованиях…

– Сын мой? – епископ не ожидал столь позднего визита.

– Карло, ты не видел Агнессу?

– Какую Агнессу? – ему хотелось подольше помыркать меня носом в провинности.

– Сестру Жозефа, моего витражиста.

– Ах, да… Девицу, с которой ты прелюбодействуешь?

Я терял терпение:

– Полно тебе, Карло! Она была на мессе? Я не мог прийти, потому что привезли верховину и…

– И ты, как всегда был слишком занят, Ансельм, возился с Вавилонской башней и упустил из виду Вавилонскую блудницу…

– Эй, вы забываетесь, ваше преподобие!

Карло вскинул брови:

– А ты нет? Не забываешься ли ты, спрашивая у меня такие вещи? Но я отвечу тебе, я скажу тебе правду, пожалуйста – сестры витражиста не было на мессе. Должно быть, ей стало слишком стыдно принимать причастие под бременем грехов.

***

Осторожно ступая шаг за шагом по хилым досочкам, по шатким столбикам, я карабкался вверх по строительным лесам. Вечер, насыщенный усталостью, густая летняя ночь, сизые перья-тени наступали на Город.

Извращенное удовольствие от расставаний в громком треске рвущейся ткани, словно отрывают от плеча рукав (только не путай его со словом "рука"); и вдруг, в долгой паузе, тяжелой и хмурой, незаметно меняется фактура, лохмотья становятся кружевом, осознаешь: смысла нет, да и нужен ли? Понимаешь: все во благо и - ах!
– подползаешь к последнему краю; посмотри, на каких мягких волнах я навек от тебя уплываю.

Вот если бы только пошел дождь! Она пришла ко мне по воде корзинкой с бельем, шумела камышами. Вот если бы еще раз с ней поговорить. Сюда, вода! Жабьим языком, чертовым хвостом – будь, вода, кругом! Здесь, на верхотуре мне виден Город целиком, отсюда, со своего высокого корабля, я зову тебя, Агнесса, и жду тебя, как ждут дождь поля. Воды, дай мне немножечко воды, вызываю из реки, океана и протоки, из ручья и болотной осоки! Сюда, вода! Жабьим языком, ведьминым платком – будь, вода, кругом!

Под первыми каплями ливня я потерял сознание.

Прильнув к шпилю, обвив шпиль, скрючившись на деревяшке, на неимоверной высоте, ходившей под дождем и ветром, я видел снова нас с Агнессой – раскисших от обоюдной любви, будто перезрелые ягоды, нас, беззлобных и мягких, с налитыми медом ланитами. Приди ко мне, вознесись на этот лестничный путь в рай, на мачту самого монументального корабля Города, и обниму тебя, и мы снова упадем вдвоем в воду, в воду, в воду.

Поутру разбудил Жозеф. Он пнул меня в бок ногой и сказал, что у него плохие новости.