Архитектор

Ефименко Анна Олеговна

А я, а мне, а против них, Боже, ну ты же видишь – я ненавижу себя!

Глава 17

Ira *

(*лат. «Гнев» - один из семи смертных грехов)

Ощущение помехи, тяжести, суровой каменной стены исчезло полностью. Я освобождался от всего дурного шаг за шагом, становился легче и утонченнее. Возложив весь земной груз на сильные подпружные плечи, стена стала одним большим окном. Отовсюду внутри помещения лился яркий свет, удивительный, великолепный, безжалостно слепящий. Взлетали ввысь колонны, связанные

тугими пучками. Их украшали листья ясеня, дуба, вьющегося плюща. Скульптура заслуживала отдельной похвалы: силуэты застывали в напряженном движении, в их беспокойных складках драпировок передавались все переживания и духовные порывы, изваяния и статуи были столь убедительны, что на одном только уровне зрительного восприятия обладали огромной эмоциональной силой.

Теперь я приучился целовать Люкс где придется, лишь бы не прилюдно (хотя скоро мог бы дойти и до такого) – за наспех сшитыми шторами ее комнатушки, в пока что полой северной башне или в собственной мастерской.

Сегодня я делился с ней теорией устройства аркбутановых ярусов. Верхний ярус поддерживал крышу, сделанную из прочных лесоматериалов, а второй противодействовал давящему на крышу ветру. Никогда не забывать про ветер!.. Стараясь сделать слова живыми и ценными по содержанию (ведомо ли ей, что даже ученикам я не вываливаю эти бесценные знания сразу, а берегу лишь для самых одаренных?), намеренно не замечал, как подружка то ковыряла занозу в пятке, то елозила снятой туфлей под лавкой. Наконец, терпение иссякло.

– Люкс… - она вывела меня из себя, - Люкс, твою мать! Ты слушала рассказ? Если тебе настолько противно быть моим собеседником, то хотя бы не забывай о манерах и не…

Цыганка отложила свои игрушки и ощерилась:

– Скукотища!!!

Такая ярость вскипела внутри, что, казалось, горячий поток ее вот-вот хлынет лавой моей ругани.

– Совсем не видишь берегов? Без меня ты – ничто! Я вывел тебя из самой преисподней, дал все, что было во мне самого дорогого! Я всего себя отдавал тебе! Хоть когда-то это ценила? Или делала вид? Все планы, надежды и страхи поверял тебе, и вот благодарность? На колени!
– скомандовал я.

– И не подумаю!
– отрезала Люкс, пятясь назад.
– Еще чуток, и сам будешь предо мной кланяться!

Я оцепенел.

– Одному только Господу буду кланяться...

– Ах, он вспомнил писание, глядите на него! – непристойно хохоча, заверещала девица.
– Наш неудачливый клирик вернулся в свое монастырское помешательство? Нигде нет пристанища Ансельму? Никто его не принимает! А я рада, знаешь. Когда грохнулся твой свод, готова была кувыркаться от радости! Снюхался с бледной поганкой Агнессой, вот и получил. Так тебе и надо! Любой твой промах, любую неудачу я боготворила! За что же мне тебя благодарить, сеньор? У сводницы Бланш все кости перемыли такому гуляке, который готов лечь с прачкой и покупать подношения, а я?! Почему не я? Почему кто угодно мог быть с тобой, кроме меня?..

– Что вообще несешь?!? Твоя кандидатура будет рассмотрена самой последней в мире, Люкс! Как смела ты нас обсуждать с посторонними? О, нет, хватит, замолчи, ради Бога!
– крикнул я, но уже не мог остановить ее.

Тогда я размахнулся и ударил Люкс. На мгновение она замерла. Потом резко дернулась в мою сторону, прижавшись маленьким юрким телом, и прошипела, глядя полными гнева черными глазками:

– Наконец-то откинулся слепой Хорхе, этот старый придурок!!

И в этот раз я смог ответить.

– Отойди от меня, Сатана.

***

Я шел прочь, и шел, и продолжал идти, только прибавляя шаг. И мне мешали рукава, волосы, прохожие, яблоки, раскиданные по мостовой опрокинутой корзиной, ветки деревьев, ставни домов, они мешали мне так же ощутимо, как Люкс.

Я не мог поверить, Архангел Гавриил, выглядывая из-за облаков, не мог поверить, Святая Екатерина на колесах повозок не могла поверить, одаренный Климент из Ами не мог поверить, даже моя супруга Люсия не смогла бы поверить в то, как меня надули. Предупреждали же добрые люди о том, что цыгане – отродье дьявола, и нет в них ни веры, ни правды. «Она обманывала меня все эти годы!» - вдруг воскликнул я прямо на рыночной площади. «Они всегда обманывают», - усмехнулся в ответ какой-то приземистый торгаш. И я пошел прочь, ровно выбрасывая вперед длинные деревяшистые ноги, и заостренные носки ботинок, и долгие полы одежд. Я шел и шел, и продолжал идти, лишь только прибавляя шаг, выбрасывая вперед свитки писем от Люкс. Пошлых, душных слов и квадратных букв от Люкс ко мне. Они летели редким мусором на мостовую, в сточные канавы, в придорожную пыль, в надорожную хлябь, в ухабы, ямы и рытвины, в плодородную землю.

Люкс разбазаривала мой талант, отбрасывала его за ненадобностью. Святилище! Алтарь! Она продавала мое святилище по цене пользованного гончарного круга. Она распродавала дарохранительницу нашего храма тайком, по кусочкам и золоченым деталькам, как я в обход списывал известняк. Она обманывала меня всегда. И ладно. Не такое проглатывали. Ты можешь обидеть, но тебе никогда не переломить мне крышу, никому никогда не разрушить мой свод. И я продолжал идти вон отсюда, я не мог здесь оставаться.

С пергамента меня отравляли постоянные «красавчик». Сука, подумал я. Ну какой я красавчик? Я – главный архитектор Города! Меня нужно уважать! «Красавчик». Сука блудливая, обозвал я Люкс снова. Проклятая чуть не соблазнила меня. Как она посмела так сказать о Хорхе? Откуда она знала? Одно за другим я выкидывал Люксовы письма, и они летели по улицам предвестниками скорого листопада.

Переулки сумрачных кварталов, где уютно было мху, плесени, крысам, помнишь, в одном из таких тупиков мы познакомились; тенью отошла от меня стена с ее грозными зубцами; я покинул городские ворота и отправился еще дальше, в поля.

Враг не любит сильных, враг не любит взрослых. Притворится другом, всепонимающей личностью и долой условности! Долой предрассудки! Ей было выгодно иметь меня рядом, с нескончаемыми: «никто не признает моего гения, все вокруг недостойные». Стоило чуток подняться, как я мигом ей разонравился.

Рожь, овес, пшеница, фруктовые деревья, виноградники – царство земное полнится новой жизнью. Башенки, постройки, охрана градских границ стройно стоят да прямо, ни один не свалится, темной ночью ни одна звезда не упадет с небосвода. В воду.

Мостик, перетянутый через реку, куда ушла любимая, дергался подо мной светлыми старыми досками, пока я кидал вниз вынутые из рукава эти плодящиеся листок от листка, ложные, тщетные, бесконечные Люксовы письма. Выбрасывал их, отторгал всей душой, всегда-навсегда, выкидывал прочь. В воду.

А ведь это я сам научил Люкс читать и писать, когда та была еще девчонкой, ездил ей по мягкому черепу Евангелием. Она была моя маленькая нелюбимая замухрышка, гнойнички-веснушки, и я стеснялся ходить с ней по улице, но именно моими стараниями все же выросла в достойного собеседника, жаль только не оставалось эпистолярных доказательств.