Архив
Шрифт:
Хозяева съехали, и квартиры пустовали недолго, прежде чем их облюбовали местные прозорливые бомжи. Какое-то время они пользовались благами цивилизации, даже мылись иногда, пока блага не отключили за неуплату, и маргиналы стали стаскивать в «хоромы» всякое барахло со свалок, чтобы хотя бы не мерзнуть ночами вдоль теплотрасс. Затем их выгнали местные панки и анархисты, коих в последнее время развелось столько, что полицейские патрули не справлялись, а в некоторые особо отдаленные районы столицы даже не решались сунуться. Хотя стоило бы устроить какой-нибудь рейд с дебильным названием: столько годного для войны биоматериала проспиртовывается день ото дня.
Их, впрочем, устраивали эпизодически,
«Кому анархия мама, кому война, но все мы здесь сироты…» – жесткая, но правдивая мысль.
Если в центре страны власть не справлялась, то что уж говорить о периферии? Там, наверное, до сих пор наличные деньги в ходу, и Интернет есть со спутников или по каким-нибудь наспех проложенным, неофициальным каналам. И какие-то люди выходят в Фейсбук или Телеграм и пишут, как мы все тут живем и живы ли вообще.
В общем, в этих квартирах теперь обосновались анархисты, по соседству с законопослушными гражданами, которые дважды в день пользовались общественным транспортом, исправно платили квартплату, за свет, газ и телевизор, и налоги, и вообще, всячески пополняли казну, изрядно опустевшую за годы войны. Панки же все что могли – пить, курить, трахаться, выбивать в пьяном угаре стекла, орать во дворы свои лозунги, срывать обои и рисовать маты да свои протестные системе «А» в кружочках красными красками на бетонных стенах, пока кто-то снизу, сверху или сбоку ужинал перед телевизором и смотрел честно проплаченный первый канал: «Новости» раз в шесть часов с хмурой ведущей: в 9, 15 и 21. Впрочем, на втором, третьем, пятом или десятом было все то же самое.
Вот такие вот контрасты.
Антон настолько погрузился в свои воспоминания о начале мирового пожара и последующих событиях тех лет, что чуть не налетел на детскую коляску.
– Мама, мама, смотри, человек! – сжав малюсенький кулачок и тыкая в Антона указательным пальцем, малютка лет трех-четырех шагала к нему, шурша комбинезоном и жадно пялясь своими гигантскими голубыми глазами.
– Смотри куда прешь, сволочь! – Мамаша подскочила к ребенку, схватила его за капюшон и дернула к себе со всей силы, – Не видишь, я с ребенком, тварь ты такая!..
– Извините…
– Наркоманы долбаные, сейчас я тебе покажу, педофил недоделанный!.. – Она зашуршала сумкой, висящей на ручке коляски, а Антон чуть улыбнулся и подмигнул удивленной девочке.
У детей и взрослых разные понятия слова «интересно».
Дети… Дети не растут и не вырастают во взрослых, нет-нет. Они обрастают. Корками, налетом, чесоточной коростой, слоями грубеющей с каждым годом кожи: сначала детскими обидами и запретами, юношеской жестокостью и максимализмом, обрастают ненужными знаниями в мясорубках начального, среднего и, если повезет, высшего образования. А потом теряют себя навсегда, влившись в безысходность и монотонность взрослой социальной жизни, когда каждый день после ненавистной работы и начальника-дебила выбираешь макароны на ужин по акции в ближайшем к дому супермаркете, а потом бредешь в свою берлогу, пыхтишь у плиты, изощряясь состряпать что-то съедобное из пачки макарон «Каждый день» и банки мерзкой тушенки с того же завода. Жадно уплетаешь их, глядя на ночь телек, в глубине души мечтая где-то и как-то найти свою половинку, которая с тобой будет жрать разваренные макароны и сопеть тебе в плечо ночью, обнимая и прижимаясь теплым худеньким тельцем. И мечтать во снах о чем-то, выиграть
В лучшем случае будете вдвоем каждые выходные жрать мясо с костра и водку в ближайшем лесопарке, ночами трахаться (теперь уже без презервативов «Гусарские», ибо других не осталось), мечтать об отпуске в Крыму, планировать, чей именно долг по кредитке закроете материнским капиталом, и радоваться, что в дверь не постучат ребята из военкомата – родителей не призывают. Им похоронки присылают.
Срезать с людей весь налет, и обнажится эта наивная детская непосредственность вот этого вот ребенка, который уже не неразумный детеныш, но еще не обросший грязью нашего существования. Настоящая человеческая суть, потерянная в годах, ошибках и лабиринтах памяти каждого индивида. Чистая душа, если уж на то пошло.
Молодая мамаша, сыпля проклятиями, откопала в необъятной сумке то, что искала, и наставила это бесформенное нечто прямо на Антона.
Рефлексы сработали молниеносно. Сердце гулко ударило и застыло, тело пробило адреналиновой дрожью, звук заглох. Антон пружинисто пригнулся, выпрыгнул навстречу женщине, точным ударом по запястью выбил оружие. Оно только начало описывать параболу, а Антон уже провернулся вокруг спины противника, встал позади матери, захватил рукой ее шею, придавливая, а второй метнулся к кобуре, но вовремя себя остановил.
Ребенок при этом остался нетронут и даже не понял, что вообще происходит.
Женщина истошно завизжала, но ее крик быстро прервался удушающим приемом, скатился в гортанное хрипение. У Антона кровь гулко билась в висках, напряженные мышцы одеревенели, а расслабленные – дрожали. Мгновения раскатывались в бесконечности. Женщина (не настолько на самом деле старая, чтобы зваться «женщиной») хрипела, теперь схватив Антона за руку и пытаясь отнять ее от себя, вернуть доступ перекрытому кислороду. Стреляющий электрошокер наконец цокнул с парой искр о дорожку в метре от сплетенных фигур и откатился еще дальше.
«Черт, это просто шокер, ты совсем с катушек съехал?!» – Антон опустил голову к девочке, которая начала морщиться в гримасе страха и расходилась невыносимым визгом, и обратился к ней про себя: – «Нет, девочка, я не человек. Я так, черствая пустышка. Считай – мертвец». Вслух сказать или хотя бы одними губами прошептать – смелости не хватило.
– Спокойно, я из Управления… – Медленно, на ухо задыхающейся девушке промямлил Антон и начал понемногу ослаблять хватку.
Женщина хрипела и брыкалась, почти висела на его руке, но не обмякши, как Вероника Петровна, захлебываясь слезами, а как-то напряженно, выискивая слабину и стараясь ей воспользоваться. Она даже не пыталась отдышаться, а, едва наполнив легкие воздухом, зашлась в крике:
– Помогите! Убивают!
На счастье, никого поблизости не было, только в целых окнах помелькали лица: проживающие настороженно выглядывали, зашторивали проемы и уходили вглубь квартиры, делать вид, что не слышат истошного визга женщины и ее ребенка. И уж точно в полицию не позвонят. Да она сюда и не приедет по такому вызову. Вот если б труп валялся – это уже другое дело.
В разбитых же окнах толкались рожи, кричали что-то и улюлюкали.
Кто что умел, словом.
Антон легонько оттолкнул женщину, достал удостоверение и поднял руки вверх, медленно отступая на несколько шагов.