Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15

Батчер Джим

— Я не понимаю…

— Лара стреляла в него, — негромко пояснил я. — А потом на нас напало несколько горилл из Черной Коллегии.

— Лара?

— Ну, непохоже, чтобы это доставило ей удовольствие, но все же она всадила в него пару пуль. Лара говорит, он истратил на эту драку все свои резервы и умрет, если не получит питания.

Взгляд Жюстины метнулся к двери. Она увидела стоявшую за ней Барби и побледнела.

— О… — прошептала она, и глаза ее набухли слезами. — О нет, — повторила она. — Бедный мой Томас.

Я шагнул вперед.

— Вам ведь не обязательно

делать это.

— Но он умрет тогда.

— А вы думаете, ему хотелось бы, чтобы вместо него умерли вы?

Губы ее дрогнули, и она на мгновение зажмурилась.

— Не знаю. Я его видела. Я знаю, часть его хотела бы этого.

— Но ведь есть и другая часть, которая не хочет, — возразил я. — Которой хотелось бы, чтобы вы оставались живой и счастливой.

Она опустилась рядом с Томасом на колени и заглянула ему в лицо. Потом коснулась его щеки пальцами, и он пошевелился — в первый раз со времени потасовки с Одноухим. Он повернул голову и осторожно поцеловал ее руку.

Девушка поежилась.

— Может, он не слишком много заберет. Он ведь так старается сдерживаться. Не причинять мне вреда. Может, он остановится вовремя…

— Вы-то сами в это верите?

Она помолчала, прежде чем ответить.

— Это неважно, — сказала она, наконец. — Не могу же я просто стоять и смотреть, как он умирает, если я могу помочь.

— Почему нет?

Она посмотрела на меня в упор; вся ее неуверенность куда-то исчезла.

— Я люблю его.

— Вы к нему пристрастились, — поправил я.

— И это тоже, — согласилась она. — Но это ничего не меняет. Я люблю его.

— Даже если это убьет вас? — спросил я.

Она низко склонила голову, осторожно гладя Томаса по щеке.

— Конечно.

Я попытался, было, удержать ее, и тут последние крупицы энергии из серебряного пояса иссякли. Меня вдруг начало трясти. Боль от всех ссадин и ушибов прошедшего дня разом навалилась на меня. Усталость придавила плечи рюкзаком, полным свинца. Да и мысли в голове устало притихли.

Я смутно помню, как Жюстина помогла мне встать и наполовину отвела, наполовину протащила за занавеску, в пышно обставленную спальню, как она уложила меня на кровать.

— Вы ведь передадите ему, что я говорила, да? — она плакала, но улыбалась сквозь слезы. — Передадите ему мои слова? Что я люблю его?

Комната шла кругом, но я кивнул, обещая.

Она поцеловала меня в лоб и грустно улыбнулась.

— Спасибо, Гарри. Вы всегда нам помогали.

Странное что-то творилось с моим зрением: словно я смотрел на все сквозь длинный серый туннель. Я сделал попытку встать, но все, что мне удалось — это повернуть голову, и то с трудом.

Вот так все, что мне осталось — это смотреть на то, как Жюстина сбрасывает халат и выходит из комнаты — туда, к Томасу.

К своей смерти.

Глава двадцатая

Бывает, ты просыпаешься, а какой-то негромкий голос у тебя в голове уверяет тебя в том, что день сегодня совсем особенный. У большинства детей такое случается: иногда на день рождения, и почти всегда в утро сочельника. Я до сих

пор помню одно такое рождество: я был тогда совсем еще маленький, и отец был еще жив. Еще раз я ощутил что-то такое лет восемь или девять спустя, в утро, когда Джастин ДюМорн приехал забрать меня из детского дома. И еще раз — утром того дня, когда Джастин привез из другого детского дома Элейн.

Вот и теперь этот внутренний голос требовал, чтобы я проснулся. Кричал, что день сегодня особенный.

Псих он, этот мой внутренний голос.

Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на кровати размером с небольшой авианосец. Сквозь шторы в помещение пробивалось немного света, но недостаточно, чтобы разглядеть что-либо помимо неясных силуэтов. Тело болело от дюжины с лишним ушибов и ссадин. Горло сводило от жажды, а желудок — от голода. Одежда моя с ног до головы была заляпана кровью, если не чем-нибудь похуже, лицо поросло щетиной, волосы свалялись до состояния почти модной афропрически, и мне даже думать не хотелось, что подумают об исходящей от меня вони те, кто мог войти в любой момент. В общем, мне не мешало бы принять душ.

Я тихонько выскользнул в первую комнату — ту, с понижением и подушками. Трупа я нигде не увидел; впрочем, для этого за нами и послали Барби-шофера. Судя по темно-синему небу за ближним окном, до рассвета оставалось еще немного времени — значит, я отключался всего на несколько часов. Самое время сесть в машину и отчалить.

Я подергал дверную ручку, но дверь оказалась заперта. Я покрутил, потолкал, подергал еще — похоже, помимо пары замков ее заперли снаружи еще и на задвижку. Отпереть ее изнутри я не имел никакой возможности.

— Отлично. Что ж, тогда будем действовать как Халк, — я отошел от двери на несколько шагов, повернулся к ближней (по моему представлению) от выхода из дома стене и принялся концентрировать волю. Я не спешил, стараясь делать все обстоятельно, чтобы по возможности контролировать поток энергии.

— Мистер МакДжи, — пробормотал я, обращаясь к стене. — Настоятельно не советую вам злить меня. Вам вряд ли понравится, если я разозлюсь.

Я совсем уже собрался, было, дунуть, двинуть и разнести стену к чертовой матери, когда залязгали замки и задвижки, и дверь отворилась. Вошел Томас — вид он имел как всегда, только одежду сменил на армейские брюки и белую бумажную водолазку, поверх которых он накинул длинный кожаный плащ; в руке он держал спортивную сумку. Увидев меня, он застыл. На лице у него отобразилось нечто, чего, я полагал, я не увижу на нем никогда: стыд. Он опустил глаза, избегая моего взгляда.

— Гарри, — негромко произнес он. — Извините за дверь. Я хотел, чтобы вам никто не мешал, пока вы сами не проснетесь.

Я промолчал. Перед глазами моими стоял образ Жюстины — такой, какой я видел ее в последний раз. А потом меня захлестнул гнев — самый простой, примитивный гнев.

— Я тут принес вам одеться… полотенец всяких, — Томас опустил сумку на пол у моих ног. — Там, налево по коридору, вторая дверь — гостевая комната. Душ и все такое.

— Что Жюстина? — спросил я. Голос мой прозвучал жестко, чуть хрипло.