Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15

Батчер Джим

— Я никогда еще не испытывала ничего такого, — продолжала Инари, обращаясь, скорее, к себе самой. Взгляд ее оставался прикован к моей голой груди. — Ни к кому…

Она придвинулась ко мне достаточно близко для того, чтобы я ощущал аромат ее духов — запах, от которого у меня на мгновение подогнулись колени. Глаза ее сияли нечеловеческим, серебряным блеском, и я вздрогнул — такая судорога физического желания стиснула мое тело. Не такого, как при первой встрече с Ларой, но ненамного менее сильного. Как-то слишком живо представил себе, как валю Инари на кровать и срываю с нее эту славную ночную рубашонку,

и мне пришлось крепко зажмуриться, чтобы отогнать этот образ.

Должно быть, я зажмуривался чуть дольше, чем мне казалось, поскольку следующее, что я помню — это как Инари прижалась ко мне. Она вся дрожала и водила кончиком языка по моей ключице. Я только что не выпрыгивал из своих взятых напрокат джинсов. Я поморгал, открыл-таки глаза, поднял руку и попытался выразить протест, однако Инари прижалась своим ртом к моему, а руку мою опустила вниз и провела ею по чему-то этакому… обнаженному, и гладкому, и восхитительному. Какую-то полную панического ужаса секунду часть меня понимала еще, что я повел себя недостаточно осмотрительно, что позволил себе расслабиться, и что меня взяли тепленьким. Однако же эта часть меня очень быстро заткнулась, потому как рот Инари оказался таким… ничего слаще в жизни не пробовал. Щен продолжал визгливо рычать, но я и на это не обращал уже ни малейшего внимания.

Мы оба уже изрядно задыхались, когда Инари оторвала опухшие от поцелуев губы от моего рта. Глаза ее сияли теперь ослепительно-чистым белым, а кожа отсвечивала перламутром. Я сделал еще одну попытку произнести хоть пару слов, сказать ей, чтобы она прекратила это… Как-то так вышло, что слова сами собой застряли у меня во рту. Она оплела мою ногу своей и с какой-то нечеловеческой силой прижалась ко мне, продолжая лизать и целовать мое горло. Холод начал разбегаться по моему телу — восхитительный, сладкий холод, отнимавший у моего тела остатки тепла и сил, оставляя одно наслаждение.

А потом случилась престраннейшая, черт подери, штука.

Инари панически взвизгнула и отшатнулась от меня. Потом со стоном повалилась на пол. Секундой спустя она подняла голову, глянула на меня — полные смятения глаза ее снова сделались обычного цвета.

Рот ее превратился в один сплошной ожог. Прямо на глазах вокруг него вспухали все новые волдыри обожженной кожи.

— Что? — пробормотала она. — Что случилось? Гарри? Что делаете вы здесь?

— Ухожу, — сказал я. Мне все еще не хватало воздуха, словно я не целовался, а, скажем, пробежал стометровку. Я взял с кровати щенка и повернулся к двери. — Мне необходимо выбраться отсюда.

И тут в дверь вломился с диким видом Томас. Он уставился на Инари, потом перевел взгляд на меня и облегченно выдохнул.

— Слава Богу. Вы в порядке — оба?

— Мой рот… — произнесла Инари. — Он так болит. Томас? Что со мной? — она начала задыхаться. — Что происходит? Эти жуткие твари вчера ночью… и ты раненый был, и у тебя глаза все побелели… Томас… я… что???

Ох. Даже смотреть на нее больно было. Мне доводилось видеть людей, для которых существование потустороннего мира становилось сильнейшим потрясением, но чтобы это происходило так болезненно… То есть, Боже праведный… девочкины родные оказались совсем не теми, кем она их считала. Напротив, они были вовсе даже частью

этой кошмарной новой реальности — и не сделали ничего, чтобы подготовить ее к этому открытию.

— Инари, — мягко произнес Томас. — Тебе нужно отдохнуть. Ты почти не спала, да и руке твоей нужно время, чтобы выздороветь. Ступай-ка, ляг.

— Но как? — голос ее дрогнул, словно она вот-вот заплачет, но слезы она все-таки сдержала. Как я могу? Я не знаю, кто вы. Не знаю, кто я. Я никогда ничего такого не чувствовала. Что со мной происходит?

Томас вздохнул и поцеловал ее в лоб.

— Мы с тобой обо всем поговорим. Скоро. Идет? Я дам тебе кой-какие ответы. Но прежде тебе нужно отдохнуть.

Она прижалась к нему и закрыла глаза.

— Я вся словно пустая, Томас. И рот болит.

Он поднял ее как маленькую.

— Ш-ш-шш. Мы все вылечим. А пока ты можешь поспать у меня в комнате. Идет?

— Идет, — пробормотала она, закрыла глаза и опустилась щекой на его плечо.

Все еще влажный после душа, я, наконец, замерз и созрел для того, чтобы надеть эту жуткую гавайку. Поверх нее я накинул ветровку; слава Богу, всей этой южной пестроты из-под нее не было видно. Потом я сунул грязную одежду в сумку и вышел в коридор. Томас как раз выходил из своей комнаты и запирал за собой дверь.

Я видел его в профиль. Он переживал за Инари. В этом не было никакого сомнения. И — хотел он это признавать или нет, он переживал и за Жюстину. При мысли о Жюстине я снова испытал приступ холодного, горького гнева — Жюстина по меньшей мере раз рисковала ради него жизнью. И отдала эту жизнь за него сегодня ночью. Таким сильным был этот гнев, что удивил меня самого. А потом я понял.

Он не хотел этого. Может, Томас и убил женщину, которую любил, но гнев, что я испытывал, не был реакцией на то, что он сделал. На этот раз все происходило без моего прямого участия, но я уже сталкивался с подобной ситуацией, когда Красная Коллегия сломала жизнь Сьюзен. Я не желал Сьюзен зла — да ни за что на свете, но факт оставался фактом: если бы она не пошла тогда со мной, возможно, она и теперь жила бы в Чикаго, писала бы статьи в «Волхва». И оставалась бы смертной.

Вот почему я испытывал гнев и горечь, глядя на Томаса: я смотрелся в зеркало, и то, что я в нем видел, мне не нравилось.

Я и сам почти самоуничтожился после превращения Сьюзен. И, насколько я понимал, Томасу сейчас приходилось тяжелее, чем мне. Я, по крайней мере, спас Сьюзен жизнь. Да, я потерял ее как любимую, и все же она жила — сильная, волевая женщина, исполненная решимости своими руками строить свою жизнь, пусть и не со мной. Томасу не досталось и этого утешения. На его долю выпало нажать, так сказать, на спусковой крючок, и мысль об этом жестоко терзала его.

Не стоило мне пытаться сделать ему еще больнее. Да и вообще, в моем ли положении, сидя в стеклянном доме, швыряться камнями?

— Она понимала, на что идет, — нарушил я тишину. — Она знала, чем рискует. Она хотела помочь вам.

Томас скривил рот в горькой улыбке.

— Угу.

— Это не вы ведь принимали решение, Томас.

— Кроме меня там никого больше не было. Если не мой зов, то чей тогда?

— Ваш папаша и Лара знали, как важна для вас Жюстина?

Он кивнул.