Ариасвати

Соколов Николай Н.

— Расскажите, расскажите, батенька: мы с удовольствием послушаем.

— Извольте, сагиб. Магабгарата рассказывает, что от начала мира на земле существует шесть никогда не старящихся прекрасных юношей. Они одеты в разноцветные одежды и не переставая вертят колесо года, а вместе с ним непрерывно движется круг всего живущего на земле и всех миров, окружающих землю. В лице этих прекрасных юношей Санджаи описывает шесть времен года. Первое из них, самое юное и самое прекрасное, Васанта, весна, соответствует марту и апрелю. Это — пора любви и наслаждения: воздух тогда прозрачен, небо ясно, безоблачно, ветерок, дующий с полудня, приносит опьяняющее благоухание цветов матовой пальмы; тяжелые полевые работы уже кончены, наступило время для свадеб и праздников в честь богов. За Васантой следует Гришма — "время

пота". Облака пыли поднимаются с дорог и полей, среди иссохшей травы и бамбуковых зарослей вспыхивают частые пожары, животных томит мучительная жажда, быки целые дни проводят, стоя в воде, и вздрагивая всем телом, отмахиваются от насекомых, которые целыми стаями вьются над ними и вонзают в них свои острые жала. Это время года продолжается в течение двух знойных месяцев, мая и июня. В воздухе пока еще тихо, но уже собирается гроза, черные тучи мало-помалу скапливаются на горизонте. Вот наконец, блеснула молния и ударил гром, возвещая о появлении муссона. Вместе с муссоном начинается Варши, период дождей, продолжающийся два месяца — июль и август. В это время года реки широко разливаются и орошают прибрежные равнины, природа, истомленная зноем, обновляется, посеянное зерно прорастает на запаханных полях. С окончанием дождей наступает четвертое время года Шарад, осень, продолжающееся два месяца, сентябрь и октябрь, в течение которых вызревают плоды, под влиянием тепла и влаги, накопившейся в почве во время периода дождей. За осенью следует Гиманта или зима, соответствующая двум последним месяцам европейского года. Она отличается холодными ночами и утренниками, но великолепными ясными днями, во время которых производится жатва на полях и земледельцы молотят и собирают зерно. Наконец, индийский год заключается шестым и последним временем года Саси или Сисира, периодом росы и туманов, продолжающимся также два месяца, январь и февраль.

— Следовательно, у вас год начинается с марта? — полюбопытствовал Андрей Иванович.

— Да, батенька, — отвечал за индуса Авдей Макарович. — И это, знаете ли, самая древнейшая и — скажу при этом — самая естественная форма времясчисления. Что может быть естественнее, как начинать год с весны. с обновления природы, когда все оживает, все начинает жить, так сказать, новой жизнью? Все остальные способы начинать год совершенно искусственны и ни на чем не основаны. Возьмите хоть еврейский год с сентября… А уж наше времясчисления с 1 января — такая нелепость, которую ничем нельзя оправдать.

Разговор все время происходил на английском языке. Вдруг Авдей Макарович, заметив, что Андрей Иванович закуривает сигару, сказал по-русски:

— Дайте-ка мне огня!

— Da mi agnia? — удивился индус, глядя, как Андрей Иванович передает своему приятелю зажженную восковую спичку: — da mi agnia!.. На каком языке разговаривают сагибы?

— Ха, ха, ха! Знакомые слова попались!? — расхохотался Авдей Макарович. — На русском, батенька, на русском!

— Следовательно, сагиб, русский язык очень похож на санскритский?

— Ну, нельзя сказать, чтобы очень, — а сходные слова есть, как и во всех индо-европейских языках.

Любознательный индус очень заинтересовался этим сходством и стал предлагать вопросы: как по-русски дом, дверь, мать, брат, сестра, дочь, овца и т. д? Его чрезвычайно радовало, что все эти слова сходны в обоих языках, например: дом, по-санскритски дамо, дверь — двора, мать, матерь — матар, брат — буратер, сестра — свасар и т. д. Затем он перешел к числительным и, когда оказалось, что числительные в обоих языках почти тождественны, — что санскритское два и по-русски — два, санскритское три и по-русски — три, чатвар — четыре, панчан — пять, шаш — шесть и т. д., то это привело его в такой восторг, что он даже забыл на время обычную на Востоке степенность и важность, смеялся, показывая свои великолепные белые зубы, и хлопал руками, как ребенок.

Свисток локомотива, означавший близость станции, положил конец этой сцене. Лицо индуса снова приняло сдержанное выражение вежливого достоинства.

— Очень жаль, сагибы, — сказал он, поднимаясь и подходя к окну вагона, — очень жаль, что я не могу долее воспользоваться вашей интересною беседой. На этой станции я должен выйти.

— Мы тоже едем только до этой станции, — отозвался Авдей Макарович.

— Что же сагибы думают делать на этой станции? Здесь, сколько мне

известно, нет ничего интересного.

— Мы отсюда свернем в сторону, в Рамуни.

— В Рамуни?

— Да.

— Быть может, с вашего позволения, к Рами-Сагибу?

— Да, но в Коломбо нам сказали, что Рами — не сагиб, а бабу.

— Вероятно, это вам сказали англичане? Для них Рами может быть "бабу", но для нас он навсегда останется сагибом. Рами — потомок древнего царского рода. Подвиги его предков воспеты в романах.

— Вот как! Неужели он потомок того самого баснословного героя Рамы?

— Так думают сингалезцы, сагиб.

— А вы останетесь на этой станции?

— Нет. Я еду тоже к Рами Сагибу.

— Вот это прекрасно! Однако, что же мы разговариваем целый час и все еще не познакомились? Позвольте рекомендоваться: меня зовут по-русски Авдей Макарович Семенов, по-английски — d-r Абадия Сименс. Мой приятель — Андрей Иванович Грачев или, если хотите, мистер Гречау… Я вам не подаю руки, потому что у вас не в обычае подавать руку европейцам.

— Не всем, сагиб, — а вашу руку я пожму с величайшим удовольствием и от чистого сердца. Здесь не в обычае, чтобы европеец рекомендовался туземцу и наоборот: только поэтому я допустил, что вы предупредили меня своей любезностью. Меня зовут Дайянанда Суами. Я состою брамином при храме богини Парвати в Калькутте. Но вот уже поезд остановился… Вас, вероятно, ожидает здесь кери?

— Нет. Нужно будет нанять.

— Если вы позволите, я предложил бы вам ехать вместе со мной. Я телеграфировал Рами Сагибу, чтобы он выслал за мною банди. Угодно вам будет принять мое предложение?

— С большим удовольствием, если только это вас не стеснит.

— Помилуйте, нисколько! А удовольствие все на моей стороне.

XVI. Филология

На пути в Рамуни, сидя в просторном банди, запряженной парой белых бычков со смуглым сингалезцем на козлах, новые знакомцы продолжали разговор, начатый в вагоне, в то же время любуясь представлявшейся им красивою местностью. Дорога прихотливыми зигзагами спускалась в долину. В одном месте она обходила громадный камень, на острой вершине которого приютились развалины крохотного храмика, опутанные вьющимися растениями, в другом — ее заставлял уклоняться в сторону глубокий овраг, заросший непроходимой чащей бамбуков, акаций, фикусов и коричных деревьев, порой на пути попадались небольшие ручейки, торопливо убегавшие в долину, и дорога покорно следовала по их течению, пока не представлялось более или менее удобного брода: порой она вдруг упиралась в живую изгородь, окружавшую плантацию чайных деревьев, рисовое поле или рощицу гвоздичных и коричных деревцов, и делало большой крюк вокруг этой изгороди. Все эти изгибы значительно увеличивали расстояние, отделявшее Рамуни от станции железной дороги.

Дорога шла постоянно под гору и чем дальше и ниже в долину она спускалась, тем выше и круче казался синевший вдали противоположный склон долины. Местами на нем — и чем выше, тем чаще, мелькали среди густой тропической растительности развалины старинных индийских храмов и более поздних буддийских монастырей. Иногда только две-три уцелевших колонны, обвитых темною зеленью вьющихся растений, означали место какого-нибудь древнего дворца или храма, и Дайянанда, указывая на те или другие развалины, резко выдвигавшиеся на темном фоне растительности под лучами яркого тропического солнца, сообщал их названия и рассказывал легенду храма или дворца, к которому он принадлежал. По-видимому, Дайянанда знал здесь каждый уголок и мог рассказывать историю каждой кучи камней, намекавшей на существовавшую некогда на этом месте постройку.

Но самого Дайянанду более интересовал вопрос о сродстве санскритского и русского языков, и поэтому, при первой возможности, он постарался перевести разговор на этот предмет и затем снова принялся выспрашивать русские названия тех или других предметов. Авдей Макаровнч с тем большим удовольствием отвечал на подобные вопросы, что чувствовал себя при этом в своей настоящей сфере, — в сфере филологии.

— Да, — говорил он, — действительно, русское "отец" не подходит. Положим, если проследить хорошенько, то можно отыскать и сходное слово. По-санскритски — питер, по-гречески — , по-латыни — pater, по-немецки — vater, по нашему, пожалуй, — батя, батенька, батюшка. Но я, видите ли, против такого сближения. На самом деле, — что это такое за "батя"? Мне так и чудится в нем что-то татарское: "батяй", "Батый"… Нет, у меня, батенька, на этот счет своя теория.