Арифметика любви

Гиппиус Зинаида Николаевна

А потому, для утверждения «своей точки зрения» на пережитое, «своего отношения» к событиям (действительным), М. Вишняк прибегает также и к методу критики многих, уже появившихся, «историй» (русской революции); исследует и оценивает взгляды авторов.

Если мы будем внимательны, то заметим, что в книге, помимо хорошо подобранных и расположенных доводов, есть еще нечто: оно-то и позволяет М. Вишняку с такой особой убедительностью вскрывать «искажения» историков, с такой простотой и ясностью утверждать свое собственное «отношение» к событиям. В чем дело? Я думаю, в известном отношении к своему отношению. Бывают счастливые книги, где автор не просто рассказывает о своем «взгляде» на предмет, но говорит

о своей «правде». К таким книгам принадлежит и книга «Два Пути».

Не стоит притворяться, будто мы не понимаем разницы, иметь ли свое как «правду», или иметь свои «взгляды». Взгляды меняются (порою должны меняться), правде же человек никогда не изменяет. Надо еще помнить, что никогда он не мыслит (и не чувствует) ее, как лиг-ную, только для себя, но как объективную, для всех, — иначе она не «правда» и для него.

Слова говорящего о такой «правде» и приобретают особую убедительность. Другой вопрос, почему большинство их все-таки не слышит, какая бы это правда ни была, чего бы ни касалась, общего или частного. В конце-то концов ни она, ни даже элементы правды — не погибают; только у большинства на всякую очень медленная реакция.

Вернемся, однако, к М. Вишняку и его «правде» о русской революции.

Чтобы полнее вскрыть положительный смысл ее (февральской, ибо, с точки зрения автора, октябрьский переворот «революцией» зваться не может»), — Вишняк дает нам, в начале, общую картину событий (действительных); всего того, что революции предшествовало, ее вызвало, что ее оборвало, погрузив Россию в глубину ее сегодняшней пропасти.

Оценка Октября, как противоположения Февралю, занимает в книге Вишняка очень важное место. Он настаивает, что между революцией и «штабным переворотом» в октябре нет общего ни внешне, ни, главное, внутренне. Абсолютно неприемлемо для автора легкомысленно-распространенное (среди большинства политиков) мнение, что февральско-мартовская революция — лишь пролог к октябрю. Протестуя против всех, делающих из русских потрясений какое-то «мартобря», Вишняк справедливо полагает, что они вообще не понимают ни истории, ни революции, так как не учитывают в них момента иррационального.

В рационализме упрекает автор и Маклакова (даже в «сверхрационализме»), и Милюкова. Спокойный разбор «Истории» последнего (отчасти истории его сменяющихся взглядов) очень удачен. М. Вишняк отмечает (напомнив кое-что из фактического прошлого): «Конструируя свою Историю, П. Н. Милюков был уже во власти совсем других чувств…». Поэтому «интересная работа его не есть ни философия, ни история русской революции».

Кстати, мне понятно удивление Вишняка: разобрав и оценив по достоинству «Записки Суханова», этой лживой и «морально дефективной личности», Вишняк прибавляет: а «Милюков рекомендует эти семь томов в качестве полезного дополнения к его собственному изложению, в трех томах, т. е. к разобранной нами выше его «Истории революции»».

Что касается Маклакова, — позиция его так слаба, так неверна прямо фактически, что Вишняку не стоило большого труда ее опрокинуть. У Маклакова явилась (уже в эмиграции, вероятно) странная уверенность: будто умеренные, наши либералы (партия к.-д., прогрессивный блок), могли предотвратить всякую революцию: стоило им лишь действовать смиреннее, быть «законопослушнее» (!).

М. Вишняк восстановляет действительность: предотвратить революцию было нельзя: если же либеральная общественность в чем и повинна, так именно в том, что, не понимая этого, вела себя с излишней «законопослушностью»; даже совершившейся революции она не приняла, тогда как предугадывая неизбежное и приготовившись к нему, она, действиями своими внутри революции, могла бы, может быть, предотвратить октябрьский переворот.

Два слова еще об одной схватке М. Вишняка: с Ф. Степуном.

Победить последнего, противопоставив его «Религиозному смыслу революции» точку зрения Вишняка, — не трудно, не хитро. Но… громадный труд, большая затрата сил нужна, чтобы до «смысла» этого добраться. Таковы писания Степуна: сквозь них надо пролезать, как сквозь отчаянно-запущенный, болотистый лес, а это не всякому под силу. Большинство в безмолвном изумлении останавливается перед хаотической громадой вывернутых слов. А малоискушенные в русской словесности, бывает, и соблазняются: это, мол, такой у Степуна «сверххудожественный» язык! Не легко, конечно, разобраться; но — букет причудливых цветов!

М. Вишняк разглядел, что не букет, а куча хвороста, и с завидным бесстрашием врезался в нее, во все «типологические трансрациональности», во все «осмысливания, обессмысливания и переосмысливания». Много раз и мне хотелось сделать то же, да не хватало энергии на предварительный труд: мне даже случалось приводить те же самые цитаты из Степуна, которые приводит Вишняк (об искажающем революцию «мартобря» и о возможной истине у большевиков), — но у Вишняка эти цитаты, благодаря проделанной работе, совсем по-новому ярки. И на фоне их лжи — особенно ярка правда о революции.

Эта «правда», о которой говорит в своей книге М. Вишняк, — есть и моя «правда» — о том же самом. Напоминаю, что человек, защищающий свое, как «правду», всегда мыслит ее объективной: иначе она для него и не «правда». Только с этой, объективной, стороны меня и интересует совпадаемость наших «правд» (помимо того, что я, естественно лучше других понимая и «слыша» слова Вишняка, являюсь и лучшим судьей его книги).

Ценность совпадения подчеркивается в данном случае тем, что и вообразить себе, кажется, нельзя более разных книг, чем «Два Пути» — и моя (на ту же тему), а равно и большей отдаленности, разности, несхожести положений их авторов. «Два Пути» — серьезно обдуманная книга выводов и закреплений; моя — запись событий (и оценка их) тут же, на месте в день, — иногда час, — когда они происходили. «Два Пути» написаны действенным политиком, находившимся внутри событий; моя — только сторонним, хотя и близким, свидетелем.

У меня почти нет чувства «авторства» к этой книге, к рукописи, десять лет мной невиденной; но «правда» моя (то, чему не изменяют) в ней остается. И не только рисунок главных событий и фактов совпадает в ней с рисунком Вишняка, — но одинаково оцениваются, трактуются, «сцепливаются» крупные и мелкие явления в обеих книгах.

Не скоро пришлось бы мне кончить, вздумай я иллюстрировать параллельными цитатами одинаковость «отношения» обоих пишущих к абсолютизму, к его положению в последние годы, к неизбежности революции, к слепоте «умеренных» и фатальной тактике их, к февральской революции (которую «никто не делал», «сама сделалась»), к причинам «безвластия» Bp. Правительства и т. д., и т. д., - вплоть до одинакового отношения к темному октябрьскому перевороту этой не только не «революции», но и прямой ее противоположности. И не всякий ли, кто скажет о «Смысле Февраля», как Вишняк, должен тотчас же сказать и о «Мифе Октября»?

Повторяю, совпадение «правд» о революции в столь разных книгах, двумя столь разными людьми в разное время написанных, интересует меня с объективной стороны. Как могла явиться эта общность взора на один и тот же момент истории у двух людей, между которыми нет, казалось бы, ничего общего?

Впрочем, есть. Это — что оба они (скажу словами Вишняка) — «пережили революцию в реальности… имели возможность ощутить ее непосредственное дыхание… И такое, почти физиологическое восприятие ритма событий, цветов и теней революции, не только субъективно убедительнее всякого о ней последующего книжного знания. Оно и объективно поучительнее».