Арифметика подлости

Туринская Татьяна

И в институте продолжала отлынивать от физкультуры. Кеба даже не знал ее в лицо. Вернее, видел периодически, но запомнить ее среди полутысячи студенток не мог. Конакову же, хоть и не прогуливала она физкультуру, а тоже не выделял из общей массы. До четвертого курса.

***

С разочарованием убедившись, что 'окучивать' в родном институте больше некого, Ольга вспомнила о существовании физрука. Вернее, не очень-то она про него забывала: на каждой паре ловила себя на мысли, как, наверное, приятно упасть в объятия такого мужика. 'Мальчики-колокольчики' в очечках давным-давно наскучили, красавцы с улицы тоже не отличались особым разнообразием: все, как один, маменькины сынки,

готовые в любую секунду залезть подружке под юбку, а через пять минут бежать к мамочке: как бы девочка в загс не потащила. На бесплатную любовь падкие, до женитьбы неохочие. А ведь Ольга не девочка уже — двадцать третий годок, пора о замужестве подумать, даром, что выглядит на шестнадцать. Да и мать уже шипит в ее сторону: когда, мол, обуза, замуж выйдешь, мне ведь и свою жизнь устраивать нужно…

На фоне таких вот 'колокольчиков' физрук смотрелся голливудским суперменом. Ну, ясное дело, фигура, как у Апполона — было бы странно, если б физкультуру преподавал хилый очкарик полутора метров ростом. Так ведь и лицом недурен. Не сказать, что однозначный красавец — наверное, встречаются экземпляры и покрасивше. Да не в их занюханной 'педульке'. Однако ж и далеко не урод: лицо мужественное, решительное, с волевым гладковыбритым подбородком. Глаза… Глаза как глаза, ничего особенного. Не поросячьи, нормальные. Что немаловажно — без усов. Нет, не глаза без усов, а сам он усы не носил. Ольга усачей не выносила душой и телом. Вернее, скорее телом: душе как раз было безразлично, а вот нежное ее тело страдало неимоверно, откликаясь на прикосновение усов неприятным зудом.

И понеслись в сторону Кебы стрелы Амура. Только метал их не божественный мальчишка-проказник, а Оленька.

Уж она старалась! А ведь она умела. Однако и Кеба был не промах. Ловил ее призывные взгляды и усмехался откровенно: что, девочка, в койку захотелось?

Целых два месяца пришлось ей трудиться, прежде чем рыбка клюнула. Раньше на это ей нужно было значительно меньше времени: в самом худшем случае на 'охоту' уходило две недели. Но тут улов был покрупнее, а потому за квалификацию переживать не стоило.

Кеба действительно оказался удачной добычей. Раньше Ольге не доводилось встречаться с взрослым самостоятельным мужчиной. А потому разницу между ним и многочисленными 'колокольчиками' ощутила разительную.

***

Кеба не ограничивался банальным сексом на скорую руку, не позволял себе по-быстренькому 'завалить' Ольгу в каморке при спортзале. Вернее, в начале их романа так и происходило: 'имел' страждущую намеренно грубо, словно испытывая, как далеко может зайти девчушка — будто наказывал за долгие ее 'моргалки'. Удивился немного — надо же, пошла до конца. В постели неопытна, однако секс девочка явно уважает.

Ольга была у него не первой студенткой. До нее на этих матах успели покувыркаться еще трое. Однако, как водится, людская молва многократно преумножила его 'подвиги', и по слухам выходило, что физрук не пропустил буквально ни одной юбки.

В пединституте, в этом 'бабском батальоне', Кеба работал уже четыре года. Поначалу, испугавшись грозных предупреждений Мининзона, игнорировал многочисленные знаки внимания студенток. Опасался вылететь с работы. Потом понял — не такая уж она хорошая, эта работа, чтобы цепляться за нее, воздерживаясь от соблазнов, подстерегающих на каждом шагу. А раз так — зачем отказываться от того, что само плывет в руки?

Однако не наглел. Впрочем, даже не в этом дело. Неприятно чувствовать себя 'мясом'. А именно так смотрели на него студентки. Как на быка-производителя. Скороспелки-акселератки вели себя нагло, откровенно предлагая себя: ну на меня, ну возьми, ну скорее!

На такие призывы он не отвечал. Важно было хотеть самому. А таких, от кого трудно отказаться, набралось всего трое.

Как раз на третьей и случился

крупный 'залет'. Вернее, 'залетела' она, но вместе с нею и сам Кеба. Едва жениться не пришлось. К счастью, вовремя выяснилось, что беременность была скорее мечтой, нежели реальностью, и все удалось спустить на тормозах. Однако поволноваться довелось: влюбленная дурочка грозилась поставить в известность деканат.

С тех пор Гене даже думать о студентках не хотелось. А те, наслышанные о его 'подвигах', наглели все больше, практически вешались на шею — благо, занятия физкультурой способствовали более-менее близкому контакту с преподавателем.

И вдруг посреди этой безликой наглой массы обнаружился бриллиант чистой воды. Вернее, это потом уже он понял, что Оленька — бриллиант. Сначала принял за такую же хищницу.

По крайней мере, глазками она стреляла ничуть не хуже остальных — из-за этого он чуть было не зачислил ее в разряд беспринципных, вечно голодных дур, ищущих приключений. Немало времени ему понадобилось понять, что Оленька — другая.

Начать с того, что на фоне дебелых скороспелок она выглядела сущим ребенком. Не стройная — скорее, недооформившаяся, совсем-совсем хрупкая. И личико детское: беленькое, гладкое. А глаза… Потом и сам удивлялся: как сразу не разглядел в ней сокровище? Как мог пропустить эти глаза? Чистые, наивные. Распахнутые широко-широко, будто от удивления. Четверокурсница, а выглядела не старше восьмиклассницы.

Однако были в ней какие-то странности, непонятности. Например, как такая скромная девочка умудрилась вести себя не хуже прожженных шлюшек? По крайней мере, приемчики применяла все те же. С другой стороны — а как еще она могла привлечь его внимание — он ведь не замечал ее три с половиной года! А она ни одного его урока не пропустила. Где были его глаза?! Так что приемчики эти, хоть и избитые до пошлости, вполне себя оправдали. Наверное, иначе ничего бы не получилось.

***

Казанцевой оставалось лишь радоваться за подругу. И еще удивляться: ни один ухажер у той до сих пор не задерживался более чем на три недели. С Кебой же подруга днюет и ночует без малого полгода. Грандиозная победа над мужиком! Пожалуй, попался физрук на Ольгину удочку конкретно, заманила своими глазками наивными.

Она на самом деле радовалась за Ольгу. А еще… Еще немножко завидовала. Чуть-чуть, самую малость. Ворочался червячок в душе: почему, ну почему они все так легко попадаются на Ольгин крючок, но никто не обращает внимания на Маринку? Почему такая несправедливость? Чем она хуже? Она ведь уже давно перестала быть недоразумением в юбке, даже самой себе стала нравиться — а уж Маринка к собственной внешности всегда относилась крайне критически. Почему же мужчины на нее не реагируют? Будто она какая-то дефективная.

На днях ей исполнился двадцать один год. Нынче она стала совершеннолетней не только по российским законам, но даже по американским. Только какая же она совершеннолетняя, с такой-то замерзшей душою? Скорее, совершеннозимняя, невесело иронизировала она сама над собой. Одна, одна, всегда одна. Никому не нужна, никто ее не желает.

Что еще хуже — она и сама никого не желала. Сколько раз пыталась влюбиться! Еще в школе, когда одноклассницы устраивали буквально шекспировские трагедии на большой перемене, со слезами, истериками и даже битьем физиономий счастливых соперниц, так хотелось приобщиться к большинству, так хотелось почувствовать на собственной шкуре бремя любовных страстей. Выбирала объект посимпатичнее, и убеждала себя в дикой к нему любви. Писала записочки, закатывала глазки, но… Ничего не получалось. Маринка могла сколько угодно вздыхать на потребу публике в лице одноклассниц: мол, я не хуже вас, тоже любить умею. Но на самом деле 'предмет страсти' ее совершенно не волновал. И она его тоже не волновала. Она вообще никого не волновала…