Арифметика подлости
Шрифт:
Врешь, дрянь! Не может это быть правдой.
— Прости, коньяк не предлагаю. Беременным это неполезно. Может, чайку? С лимончиком, а? Тебя ж, наверное, тошнит?
— Не, не тошнит, — с ехидной улыбочкой ответила Ольга, подсаживаясь к кухонному столу. — У меня другая проблема: изжога мучает, такая вот неприятность. Но я научилась с этим справляться: минет Кебе сделаю — и никакой изжоги! Классное лекарство, да? Ему тоже нравится. Он у нас с тобой такой заботливый, каждые полчаса спрашивает: 'Как ты себя чувствуешь, дорогая? Не мучает ли тебя изжога?' Говорю же — заботливый. Но знаешь,
— Хватит! Вон из моего дома!
— Нет, подруга, это мой дом. Был моим, моим и будет. Пожила немножко, а теперь освободи жилплощадь в пользу законной владелицы. Забирай свою соплю и мотай к едреной матери, мы себе своего уже сострогали.
Елочка. Светкина елочка. Любимая игрушка. Она всегда ее с собой в машину тащит, а забрать забывает…
Правда. Всё правда. Откуда Ольга могла знать про елочку? Откуда знает про Опель? Ну хорошо, машину она могла увидеть случайно. Но елочка?! Светкина елочка!
И про задержки на работе знает. Значит, Гена не на работе задерживается. Вот и про секс в самую точку попала. Не то чтобы его стало слишком мало, но ведь в самом деле теперь они реже им занимаются. Вроде как не до того. И таки да — Гена устает на работе…
Не на работе он устает, а на Оленьке своей! В их машине! На Светкиной елочке!..
— А знаешь, подруга, — сквозь зубы процедила Марина. — Я уйду. Я действительно уйду, не переживай. Уйду сегодня. Но не сейчас. Сначала я посмотрю в его глаза. Ты ждала этого момента шесть лет, так подожди еще полтора часа. Я только посмотрю в его подлые глаза…
— Как я тебя понимаю, — в Ольгином голосе звучало утрированное сочувствие. — Если б ты знала, как мне все эти годы хотелось взглянуть в твои подлые глаза! И знаешь — оно того стоило. Ради такого зрелища стоило терпеть. Так и быть, я разрешаю тебе остаться здесь до его прихода — я ведь живой человек, я все понимаю…
Кеба явился, как его и ожидали. Не один — по дороге забрал Светку от бабушки. Пришел радостный — он любил возвращаться домой. Раньше любил. Больше любить не будет.
Марина с жадностью ловила изменения в его лице. Вот он улыбается ей в коридоре. Вот проходит в комнату. Сразу же, с порога, видит довольную Ольгину физиономию. Улыбка очень медленно, будто в кино при замедленном просмотре, сползает. Лицо так же медленно вытягивается огурцом. Брови удивленно поднимаются домиком, в глазах появляется испуг…
Попался. Он понял, что попался.
Это все-таки произошло. Кошмарный сон стал реальностью. А он, наивный, полагал, что та дрянь наконец-то оставила его в покое. Несколько месяцев ни слуху, ни духу. Он уж было перестал вздрагивать от телефонных звонков.
А она выжидала. Чтобы потом сделать больнее.
Гена жалел, что не сказал жене правду еще тогда. Ведь хотел же, хотел! Но все откладывал зачем-то. Зачем? На Ольгину порядочность надеялся? Попробуй теперь объясни Маринке, как все было на самом деле. Ольга наверняка расписала
Много слов толпилось на языке, но слетели почему-то самые беззубые:
— Ты? Ты… Ты! Что здесь делаешь?
Вместо подлой гостьи ответила жена:
— А она тут живет. Это теперь ее дом. Да и раньше был ее. Это я здесь была самозванкой. До свидания, дорогой. То есть прощай. Спасибо за шесть прекрасных лет.
Он не нашелся, что сказать. Язык будто умер. Только руки беспомощно цеплялись за Маринку, пытаясь удержать ее, не отпустить. Но силы в них было не больше, чем во внезапно скончавшемся языке. Маринка ускользала. И не только она — вместе с нею ускользала Светка, его маленький светлый человечек…
Они были уже на пороге. Жена и дочь. Его любимые девочки. Еще мгновение — и будет поздно, он потеряет их навсегда.
— Все не так, Мариша! Не так!
Она оглянулась. В глазах — даже не боль, вселенская тоска. Бедная, бедная моя девочка, поверь мне. Зачем ты веришь этой дряни?
Но говорить он уже не мог — язык снова не повиновался ему. Пытался объяснить все взглядом. Но Маринка не поняла. Сказала отрешенно:
— Все так. Мне твои глаза все рассказали.
Он остался один. Змея в человеческом обличье не считается. Его девочки ушли. И теперь неважно, когда он изгонит змею — минутой ли раньше, минутой позже. Девочек это не вернет…
Остаться с Генкой не удалось. Выгнал. Но Оленька не переживала — не очень-то и хотелось. Нужен он ей, как слону пуанты. Она отомстила, это главное. А жить с ним и не собиралась — ей и с мамочкой неплохо, в малиннике. Вот родит — совсем хорошо будет. Восстановится, клиенты вернутся. А то из-за брюха почти все разбежались. Остались только те, для кого ее выпирающее пузо изюминкой стало, дополнительным фетишем. Еще бы — не каждый день удается трахнуть беременную школьницу.
На чете Кеба можно было поставить большой, жирный крест. Нет больше четы. Кеба один, Маринка одна. Вернее, вдвоем с соплёй. Так будет справедливо: Оленьке одной предстоит ребенка поднимать, вот и Маринка пусть-ка одна со своей управляется.
Напоследок нужно еще одну пакость сделать, и можно будет забыть о предателях с чистой совестью.
Со скорбным лицом Оленька предстала перед Генкиными родителями. Поплакалась в жилетку: подлый ваш сыночек второй раз жизнь испортил. Дескать, нашел ее Геночка, совратил, любовницей сделал — целый год Оленька его ублажала-ублажала, исключительно из неземной своей любви. Все надеялась, что когда-нибудь он поймет, что до сих пор Оленьку любит. А он обрюхатил, гад, обещал жениться, а сам снова обманул.
У Ирины Станиславовны слезы в глазах: поверила, дура старая. Любимой невесткой назвала. Маринку-де никогда настоящей снохой не считала, только Оленьку в этой роли видела.
С того дня стали вроде как родней. То Оленька к Кебам-старшим (не слишком навязчиво, для 'галочки'), то они с ответным визитом (еще реже, и непременно с предварительным звонком). Пусть не прибыльно, не особо приятно, но и не шибко хлопотно. Зато предателям еще одно наказание лишним не будет.
***