Арин
Шрифт:
– Миа-ир-Иан, – сказала я, – мне нужна твоя помощь.
Некоторое время она буравила меня бездонными карими глазами, неестественно огромными на худощавом лице. Затем плавным жестом указала на стул рядом с ней. Я села, не отводя от неё взгляда.
– Какая? – спокойно спросила она.
– Мне нужно отлучиться. Присмотри за Лотой. Я могу задержаться. Если она спросит, где я, ответь… что угодно, лишь бы она не бросилась меня искать и не кинулась бы к отцу, а главное, не подняла бы панику.
Наводить панику Лота умела. При одной мысли об этом по коже поползли мурашки. Но
– Во что ты ввязалась на сей раз, Арин? – прервала мои размышления Миа, и я честно ответила:
– Сама толком не знаю.
Она коротко кивнула, да так и осталась сидеть, глядя в натёртый до блеска пол и на подол бархатного лилового платья. Я восхищалась ею. Из сотен моих знакомых лишь мой отец и она могли столь спокойно реагировать на мои сумасбродства, не пытаясь лезть в душу и выспрашивать то, что самой мне было неведомо.
– Это Неда? – нарушила молчание Мириан.
– Нет, – догадалась, о чём она, я, – Неда только сказала однажды, что тебе можно доверять.
– Тогда откуда ты узнала?..
Я вздохнула, одинаково не желая ни врать, ни говорить правду. К сожалению, первое не оставляло мне выбора:
– У меня врождённые способности. Я умею определять, кто передо мной – человек или итлунг. Иногда угадываю имена последних.
– Иногда?
Я вздохнула ещё горше:
– Всегда. Это приходит само. Смотрю на собеседника – и понимаю, как должно звучать его подлинное имя.
Мириан дохнула мне в лицо:
– Неда знала?
Вечер. В камине затухают, тихонько потрескивая, угольки. Лампа на столе бросает жёлтый круг света на раскрытую книгу. «Азервийлини», седьмая книга песен. Написанная, конечно же, выцветшими от времени итлунгскими рунами. Я вожу пальцем по витиеватым строчкам, упрямо разбирая старые письмена. «И долгий взгляд дарит она, но нет во взгляде том прощения…»
– Неда, – канючу я, – как это – нет прощения?
– Значит, не может простить. Читай дальше, Арин.
– Почему не может? – не отстаю я.
Читать я устала, песни длинные и, на мой вкус, безнадёжно унылые. Даже любовь в них – самая страшная беда, которая только может случиться с человеком. То есть с итлунгом, конечно.
– Потому, что прощать непросто, – Неда снисходит до того, чтобы оторвать взгляд от шитья, разложенного на её острых коленях, и обратить на меня внимание, – есть вещи, которые простить нельзя. Продолжай.
Но мне попала вожжа под хвост, как говорит отец. Всё что угодно, только не послушание. Я фыркаю:
– Почему же тебя назвали всепрощающей?
Неда вздрагивает, пяльцы стукаются об стол:
– Кто тебе сказал?
– Никто. Это легко. «Ней» – прощение, «Диа» – всё. Ней-ид-Диа, прощающая всё, всепрощающая.
– Ты забыла «ид», – спокойно произносит Неда.
– У-у-у. Частицы ничего не значат.
– Значат, – сурово сдвигает брови няня, –
Глаза у меня лезут на лоб, а рот недовольно кривится:
– Все?! Это слишком тяжело! Там текста страниц сорок, да ещё и мелкими рунами!
Неда усмехается, складывая рукоделие в шкатулку:
– Не труднее, чем читать имена. Особенно скрытые.
Её мягкие загорелые руки аккуратно и неторопливо собирают иголки, сматывают разноцветные нитки, сворачивают лоскутки.
– Раз уж ты – Читающая, так уж будь добра читать правильно.
Радость мешается во мне с досадой от предвкушения нуднейшей зубрёжки. Первое пересиливает: я касаюсь края её передника:
– Неда, а я верно угадала твоё подлинное имя?
Она разворачивает меня к себе спиной, частым костяным гребнем расчёсывая спутавшиеся за день волосы, и заплетает их на ночь в косу – процедура болезненная, но я терплю в ожидании ответа. И дожидаюсь.
– Читающие не угадывают, Арин. Они знают.
– Знала, – отвечаю я Миа-ир-Иан.
Красивое имя. Но совершенно ей не подходящее. «Миа» – рассвет, «Иан» – мягкость. Частица «ир» – самая распространённая из списка, заученного мною благодаря Неде, и переводится она как «притягивающий, влекущий». Манящая мягкость рассвета. Складывается впечатление, что имена итлунгам даются по злой иронии. А может, в шутку. Самая необъятная толстушка в Скируэне с хутора Гдони (да-да, встречаются среди итлунгов и такие!) щеголяет имечком «Гибкая ива, ласкающая взор». Хорошо, что для всех прочих она – Лаин и ничего больше. Читающих во все времена – двое-трое на весь Авендум. Мы старательно скрываем свой дар. Почему? Вы не поверите, до чего выразительными и не соответствующими занимаемому положению бывают итлунгские имена. Глава Ские Нелид вряд ли возгордился бы, если каждый горожанин узнал бы его настоящее имя, означающее «Крошечная тучка в вышине».
Мириан перевела взгляд на мой наморщенный нос и хмыкнула:
– Смею я чем-нибудь ещё помочь тебе, Читающая, кроме как приглядеть за юной родственницей?
С секунду поколебавшись, я спросила:
– Тебе о чём-либо говорит имя Керн-ит-Ирт?
– Интересуешься вымышленными персонажами древних Пророчеств?
– Ага, несуществующими. Настолько, что вчера в Мердене я столкнулась с ним нос к носу. Эта ожившая реликвия закопала в Лесу, словно куль с навозом, итлунга королевской крови, скованного Покоем.
Миа смотрела на меня не мигая. В расширенных зрачках отражалось моё искажённое иронией лицо на фоне красноватых светильников. Затем она слово в слово повторила слышанное мною вчера от отца:
– Ты уверена, что тебе следовало вмешиваться, Арин? Вражда между кланами итлунгов не редкость. Тебя ничто не принуждает вставать на защиту того, о ком ты ничего не знаешь.
– Меня попросили.
– Кто?
– Лошади Керта.
– Кто?!
– Лошади. Симпатичные такие, пятнистые, шестилапые, остроухие. С подавленной волей и затуманенными взорами. Так тебе знакомо имя Керн-ит-Ирт?