Арина (Роман, повести)
Шрифт:
— Зря радуешься, видел, одна язык показала.
Игорь весело чешет затылок.
— То-то и оно, раз язык показывает, дело почти верное. Да, да. А если даже головы не повернет, тут лучше не приставать.
— Это личный опыт?
— Впрочем, не мешало бы об этом написать А еще лучше — создать дворец встреч. Современный зал, музыка, столики с вином и разными коктейлями…
— А наверху шпиль с огромным золотым кольцом, как символ любви и верности, — смеюсь я.
— Старик, ничего тут смешного нет, — говорит Игорь вполне серьезно. — В наш прекрасный атомный век
— Я не пойму, у тебя есть Вера, а ты все невесту ищешь?
Нахмурив брови, Игорь принимается читать «Комсомолку». Потом упавшим голосом говорит:
— С Верой я все, завязываю. Она призналась, что год встречалась с китайцем.
— Ну и что из этого?
— Я не хочу водить за ручку узкоглазого сына.
— Она ждет ребенка?
— Не ждет, но дети у нее могут быть похожие на китайца. Из-за телегонии.
— По-моему, это ерунда.
— Все может быть, но я человек мнительный.
Тут подходит моя очередь. В заднюю кабину садится мужчина и просит отвезти поскорее в Марьину рощу. Игорь что-то бормочет себе под нос и плетется к своей машине. Его тоже ждет пассажир.
От Октябрьской к Марьиной роще можно проехать по Садовому кольцу или через центр. Последний маршрут, пожалуй, даже короче. И я, включив счетчик, сворачиваю на улицу Димитрова, которая тем и знаменита, что носит имя великого болгарина. А может быть, здесь и жил какой-нибудь гордый сын России? Надо все же почитать Гиляровского.
Машин на улице мало, пешеходов совсем не видать. Это обычное затишье перед обедом в тех местах, где нет больших магазинов. Только в глубине дворов и на скверах сидят пенсионеры. Подставив лицо солнцу, они радуются разгорающейся весне.
Не доезжая немного до «Ударника», я смотрю в зеркало, что висит над смотровым стеклом, и чуть не подпрыгиваю от удивления: на меня уставились знакомые красновато-черные глаза. Выходит, пассажиры все-таки повторяются. Этого человека я хорошо запомнил. Тогда он тоже сел в заднюю кабину и тоже торопился. Ему надо было забрать жену и успеть в театр. На Кутузовском проспекте он попросил подождать, а сам шмыгнул под арку и больше не вернулся.
Это было не так давно, кажется, в феврале. В тот раз он всю дорогу безудержно говорил: ругал московскую погоду, одностороннее движение, восхищался итальянской оперой. А сейчас он поднял воротник, забился в самый угол и скромно молчит.
— Сегодня вы опять жену повезете в театр? — говорю я.
Он руку прикладывает к маленькому уху, стараясь прикрыть ладонью лицо. Значит, этот голубчик тоже меня узнал.
— Я говорю, сдать вас первому милиционеру или отвезти к тому, что стоит на Кутузовском.
На этот раз у моего пассажира прорезается слух.
— Бог ты мой, — притворно говорит он, — я с трудом вас узнал, до того возмужали… Тогда вышло так нехорошо, у меня долго болела
— Я вам сочувствую, вы даже похудели. Видно, вам вреден запах бензина. — Я торможу, притираюсь к тротуару. — Прогуляйтесь пешком, подышите свежим воздухом.
— Это вы напрасно, — вздыхает он уже без притворства. — Мне тут надо в одно место успеть… Я за все заплачу.
— С вас тридцать три копейки, — киваю я на счетчик. — И плюс те рубль сорок.
Неудавшийся пассажир грустно откашливается, нехотя отдает деньги и семенит к автобусной остановке. А я закуриваю и сворачиваю на стоянку, что на берегу канала, рядом с «Ударником».
В новой очереди я оказываюсь третьим. Но радости от этого мало: пассажиры здесь и вовсе не идут. Водители первых двух машин сидят верхом на стене, что обрамляет канал, бросают в воду бумажки. А для меня стоять на месте хуже каторги. Я снова запускаю мотор и еду обедать.
Дядя Костя сидит в дальнем углу раздевалки, читает «Правду». Увидев меня, он как-то неуклюже встает и сразу хватается за спину. Газета с шелестом падает к его ногам.
— Что с вами? — говорю я, поднимая газету.
— Старая песня, — морщится дядя Костя. — Сызнова радикулит меня скрутил.
— Полежать вам надо. И погреть.
— Оно лежать еще хуже, — машет он рукой. — А что касается прогрева, так вчерась старуха весь вечер утюжила спину. И сперва вроде бы отпустило, но поутру все одно в пояснице стрельба началась, холера его возьми… Ну, раздевайся, а то приятель твой скучает.
— Разве Игорь уже здесь?
— Давно пришел… Вот газету мне подарил, — улыбается дядя Костя, — говорит, читай, у нас каждый швейцар должен быть готов управлять государством.
— В таком случае, вот вам еще, — я достаю из кармана куртки свои газеты, отдаю дяде Косте. Потом угощаю его сигаретой и прохожу в зал.
Игорь ждет меня. Он занял место у самого окна, разложил приборы и уткнулся в меню. Однако в меню Игорь вовсе не смотрит. За соседним столом красит губы искусственная блондинка, и он краем глаза следит за ней.
— Игорь, тебе очень пойдут черные очки, — говорю я нарочно погромче.
Блондинка это слышит и лукаво улыбается. Игорь притворяется, что издевки моей не понял, но теперь он смотрит в меню по-настоящему.
— Не знаю, как ты, а я еду в «Арагви», — говорит Игорь так, чтобы услышала блондинка. — Тут сегодня хоть шаром покати.
Блондинка кладет помаду с зеркальцем в сумку-мешок и поднимается. У нее мягкая походка спортсменки, красивые длинные ноги. Игорь провожает взглядом эти ноги до самой двери, потом вскакивает.
— Может, счастье мое уходит, а я сижу как дурак… Подожди, я сейчас.
Я сижу и смотрю в окно. Мне хорошо виден бассейн «Москва», окутанный мутно-сизым паром. Чудо нашего мудрого века! Вокруг снег, а рядом ласковая вода, в которой плавают, ныряют люди. Какой я кретин, что ни разу не купался в этом вечно теплом море. А Игорь тоже кретин: он не был в Большом театре. Люди приезжают в Москву на два, на три дня и то стараются туда попасть, а Игорь там не был. Нет, он кретин почище, чем я.