АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914
Шрифт:
Если слабость российской армии отнюдь не определялась ее аристократизмом, то прусская армия являла собой исключительное сочетание аристократизма и силы. Это явление представляет значительную проблему для историков, так же как и для социологов и политологов. Предполагается, что девятнадцатый век был эпохой, когда буржуазия отняла у аристократии роль вершителя судеб Европы. Принято считать, что ведущую позицию среднего класса предопределило то, что он владел высокоразвитой промышленностью, обладал профессионализмом и образованием, более соответствующим руководящей роли в усложнившемся и технически развитом мире. Но до 1914 г. самыми крупными, сложными и наиболее технически развитыми организациями Европы являлись армии. И самой сильной и хорошо организованной, но при этом самой аристократичной по своему составу армией на континенте была прусско-германская армия, стан не только наиболее выдающихся мировых военных умов, но и в высшей степени благородного по духу офицерского корпуса, который ревниво оберегал свое право драться на дуэлях и свою полу-феодальную преданность верховному главнокомандущему, полу-самодержавному наследному императору. Несомненно, прусско-германская армия была более аристократичной и сильной, чем армия Франца-Иосифа, чей офицерский корпус был набит в основном выходцами из низших
Стержнем армии был юнкерский офицерский корпус. Совместно с Гогенцоллернами юнкеры создали армию. Они установили ее традиции и сформировали ее дух. Юнкеры обладали всеми военными качествами, предполагаемыми у представителей стойкого, но бедного класса сельских дворян, чьим многочисленным сыновьям нередко приходилось искать себе достойную службу. Военная карьера была наиболее очевидным и приемлемым выбором, а поскольку уже в первой половине восемнадцатого века это стало традицией, отцы семейств с ранних лет воспитывали в своих отпрысках военные доблести и гордость, с течением лет превратившиеся в фамильное достояние, передававшееся по наследству. Юнкерское поместье, где все работы осуществлялись под личным надзором владельца, давало ему первый опыт командования людьми. Олденбург-Янушау, например, заявляет следующее: «В любое время в любом случае я буду говорить от лица своих людей. Конечно, я никогда не отличался мягкостью, скорее, я всегда был уверен в том, что беспрекословное повиновение неизменно останется в моем имении главенствующим принципом». Здесь мы встречаемся с характерным для офицера викторианской эпохи сочетанием властности, жесткости и патернализма.
Лютеранская религия, с присущим ей понятием греха, призывом к повиновению законной власти и строгой верности долгу помогала формированию ценностей, единых как для юнкера, так и для работника. Отец Хельмута фон Герлаха в канун каждого Рождества устраивал для своих работников праздник. Однако чтобы они не слишком забывались, им, по настоянию хозяина, надлежало, перед началом увеселения, поцеловать руку у всех членов его семьи, включая детей. К тому же, он никогда не забывал предварить праздник речью, в которой перечислял прегрешения, совершенные каждым из его «людей» в течение уходящего года. Лютеранство не имеет ничего общего с мистицизмом и величественными обрядами, присущими русскому православию. Еще менее оно напоминает добродушный и благоприличный свод уставов снисходительной англиканской церкви в начале восемнадцатого века, чьим наиболее верным воплощением, столь часто встречавшимся и в викторианские времена, был приверженный радостям охоты приходской священник.
Страна юнкеров по большей своей части не отличалась ни красотой, ни богатством. «На самом деле Марка [344] всегда была колониальной землей. Политическое ее завоевание завершилось в тринадцатом веке, хотя экономическое завоевание продолжается до наших дней. Так происходит потому, что здешняя природа весьма немилостива к человеку. Пески, болота и пустоши во всей своей скудости встречают его как врага; долгая и тяжелая работа необходима для того, чтобы подчинить их себе». Но юнкер хорошо приспособился к окружавшей его среде. Помещичий дом терялся среди подсобных хозяйственных строений, а планировку усадьбы диктовали в первую очередь практические, а не эстетические соображения. Хельмут фон Герлах вспоминает, что, когда тетушка его, фрейлина при незначительном дворе, вернулась домой, преисполненная изящных идей, она посоветовала отцу Хельмута перенести жилища прислуги таким образом, чтобы они не заслоняли вид из помещичьего дома. На это отец ответил, что он — практичный сельский житель, и предпочитает, чтобы хозяйство всегда находилось у него перед глазами. Тем же принципом он руководствовался и при размещении навозной ямы, чей запах пропитал все окрестности дома.
344
Зд.: Пруссия.
Именно из этого мира выходили люди, которые в период между 1866 и 1871 годом объединили Германию, люди, завоевавшие несколько сердитое восхищение баронессы Шпитцемберг из Вюртемберга. По ее мнению, люди эти, словно сделанные из «прочного грубого дерева», зачастую отличались хладнокровием, жесткостью, узостью взглядов, провинциализмом и упрямством. Но лучших из них вполне можно было назвать «серьезными, благородными и отважными мужами», наделенными «прусским чувством долга и прусским трудолюбием» [345] .
345
Helmigk Н. J. Markishe… Op. cit. P. 100, 156; Spitzemberg. Tagebuch… Op. cit. в особенности S. 368, 474; Oldenburg-Januschau E. Erinnerungen… Op. cit. S. 44; H. von Cerlach. Rechts… Op. cit. S. 22, 24; Fontane I. Wanderungen, намного лучше передает особенности старой Пруссии, ее традиций и ценностей (детали см. в Библиографии).
Однако, при всех своих юнкерских добродетелях, лишь своими собственными силами прусское сельское дворянство никогда бы не смогло превратить страну в великую военную державу. В девятнадцатом веке государство Гогенцоллернов выполнило еще два необходимых для этого условия — выказало готовность принимать на службу иностранцев и сформировало уважение к образованию. Шарнхорост, Гнейзенау и старший Мольтке — все они родились за пределами Пруссии, вышли из рядов протестантского дворянства Северной Германии или образованной буржуазии.
Традиции Генерального Штаба, которые они создали и воплощали в самих себе, способствовали величию Пруссии, так как благодаря им в этой стране всегда задумывались о воздействии социо-экономических изменений на методы ведения войны. В 1866–1871 годах Пруссия нанесла поражение Австрии и Франции не потому, что превосходила эти страны по численности населения, уровню экономического развития или была более современной в социальном аспекте. Она победила, потому что ее генералы тщательнее обдумывали свои действия,
346
Трудом о Мольтке, с которого может начать английский читатель, явлется: Creveld, Command, гл. 4. Стоит познакомиться также со ставшей объектом многочисленных критических нападок кн. Ritter С. The Sword and the Sceptre, The Prussian Tradition 1740–1890. V. 1. London, 1974. P. 187–238, которую отличает глубокое проникновение в суть традиционных прусских либерально-консервативных взглядов. Двумя превосходными исследованиями на английском языке, посвященными основным компаниям Мольтке, являются кн. Craig G. The Battle of K"onigsgratz. London, 1964 и Howard M. The Franco-Prussian War. New York, 1969.
Во время Первой мировой войны, положившей конец викторианской Европе, Британия и Германия выступили как главные силы в противоборствующих коалициях. Война дала им возможность проверить на деле свои военные системы, которые в обеих странах несли глубокий отпечаток аристократических традиций. На самом нижнем уровне системы эти имели много общего. Молодые аристократы обеих стран сражались, проявляя исключительную даже в военное время храбрость и самоотверженность. Поступая так, они не только хранили верность семейным традициям, но и бессознательно подтверждали присущие их классу притязания на лидерство в той сфере, где аристократия по-прежнему держала марку. На всех прочих уровнях действие двух военных систем было разительно несходным. На тактическом уровне прусско-германскую систему отличал больший профессионализм, гибкость и способность предугадывать ход событий.
В марте 1918 г. Людендорф добился прорыва, к которому Хейг с такой тупой решимостью стремился в течение двух предшествующих лет. Прусская армия не только обладала большим резервом профессиональных кадров; там поощрялись инициатива и продуманность действий, неотъемлемо присущие традициям Шарнхорста и Мольтке, традициям, столь чуждым Веллингтону и британской регулярной армии. Но на самом высоком уровне, а именно стратеги чески-политическом, английская аристократическая традиция беспрекословного подчинения армии гражданскому правительству доказала свое решительное превосходство над основным принципом юнкерства, в соответствии с которым армия сохраняла свободу от политических тисков. Техническое военное превосходство в 1914 и 1917 годах давало Германии шанс одержать победу. Однако отказ подчинить военную стратегию политическим целям и реалиям уничтожил этот шанс, привел к вступлению в войну Соединенных Штатов и бесплодным попыткам достичь полной победы над Тройственным союзом (Антантой) путем военного наступления. Победу Британского Военного кабинета над Гинденбургом и Людендорфом как раз и можно считать триумфом английской военно-аристократической системы над системой прусской.
Глава 10. Аристократия в политике
В девятнадцатом веке в большинстве английских округов сочли бы совершенно неподобающим поступком выселение арендатора без должного основания — такого, как, например, невыплата ренты в оговоренный срок при отстутствии оправдывающих обстоятельств. Хотя в принципе аренда основывалась на добровольных началах, и до 1882 г. не существовало узаконенного права требовать компенсации за произведенные усовершенствования, на практике, как правило, отношения определялись взаимным доверием между землевладельцем и арендатором, интересы и нужды которого также принимались в расчет. Усилия радикалов, стремившихся разжечь среди фермеров недовольство аристократией, пропадали втуне в первую очередь потому, что в отношениях землевладелец — арендатор «инстуционные установления, теоретически спорные, на практике работали вполне успешно». Обычаи, присущие различным местностям, разнились как в некоторых деталях, так и в степени строгости, с которой они соблюдались. Например, «Линкольнширская традиция» возникла в начале девятнадцатого века как реакция на крупные вложения, которые требовались от арендаторов, поскольку на скудных почвах графства не обойтись было без передовых сельскохозяйственных методов. Эта традиция имела силу закона и гарантировала выплату компенсаций за все произведенные улучшения; с другой стороны, в соответствии с ней арендатор не мог быть выселен с занимаемых земель — разве только в исключительных обстоятельствах. Следование этой традиции было в интересах землевладельцев, так как именно благодаря ей земли оставались в руках наиболее надежных и трудолюбивых арендаторов; земледелец чувствовал уверенность в завтрашнем дне, и, следовательно, мог решиться на различные сельскохозяйственные усовершенствования. Эти фермеры-арендаторы совершенно не походили на крестьян, покорно выполняющих прихоти своего господина. Как утверждает Р. Дж. Олни, в 1830-х годах фермеры-арендаторы, хорошо одетые, владевшие хорошими лошадьми и нередко обеспечивавшие себе доход свыше 1000 фунтов стерлингов в год, отнюдь не были склонны к безропотному подчинению. Более того, в тяжелые времена доводы в пользу трудолюбивых фермеров-арендаторов становились особенно резонными [347] .
347
Thompson F. М. L. The Second Agricultural Revolution // Economic History Review. V XXI. 1968. P. 72; Olney R. J. Lincolnshire Politics 1832–1885. Oxford, 1973. P. 24–42.