Арктические зеркала
Шрифт:
Впрочем, пространственная близость не обязательно служила гарантией от удивления или отвращения, что подтвердили многие греческие и христианские путешественники. Согласно Вильгельму Рубруку, оказавшемуся среди татар, «думалось мне, что попал я в новый мир» [168] . Казаки никогда не попадали в новый мир, поскольку, в отличие от Вильгельма, их туда не посылали и поскольку у них не было «публики», которая ждала рассказов о новых мирах. Бoлее того, собственный мир казаков не был так резко разделен на христианскую и нехристианскую сферы, как мир Вильгельма. Их мир состоял из бесконечногo числа народов, каждый из которых имел свою веру и свой язык. Это не было временным отклонением от нормы, на смену которому должны были прийти обращение или откровение, это было нормальным положением дел, при котором от иноземцев ожидалось, что они останутся иноземцами. Некоторые из местных воинов и женщин могли присоединиться к казакам, и некоторые казаки могли просить местных духов о защите, но никто не предполагал, что боги взаимно исключают друг друга и что русский бог вскоре восторжествует.
168
Цит. по: Beazley Raymond C. The Texts and Versions of John de Plano Carpini and William de Rubruquis.
Конечно, не все русские смотрели на мир таким образом. Вскоре после своего поставления в 1621 г. архиепископ Тобольский занялся включением сибирских народов, ландшафтов и прошлого в русскую – и, таким образом, всемирно-христианскую – литературную и религиозную традицию. Тобольские писцы радикально переосмыслили казацкие сообщения и воспоминания; их дело продолжили летописцы домa Строгановых и Сибирского приказa,
169
Сибирские летописи. Наиболее частые определения, использовавшиеся для описания «Кучумова воинства», – «безбожные», «бусорменские», «нечестивые», «неверные», «окаянные» и «поганые».
170
Сибирские летописи. С. 331.
во истинну и скотом [не] уподоби[ша]ся сии людие, скот бо аще и бессловесно есть, Богом не веленно ясти ему и не яст зверя [ли] или птицы или траву сенну; сии же человецы не уподобишася сим, понеже Бога, иже суть на небесех, не ведающее, ни закона [Его] еже от поведающих им слышати, не приемлющее, сыроядцы, зверина же и гадская мяса снедающее, скверна и кровь пияху, яко воду, от животных и траву и корения едяху [171] .
Таким образом, истинный смысл и неизбежный итог движения России на восток состоял в том, чтобы «проповедатися чрез Сибирь Евангелие в концы вселенныя» [172] , искореняя безбожие, а значит, всякую чуждость, поскольку в языке Тобольской летописи антонимом «поганому» было «русское».
171
Там же. С. 112.
172
Там же. С. 312.
Купцы и служилые люди не разделяли этих целей, не проповедовали Евангелие и не употребляли словa «язычник». Нo oни пользовались словом «русские» и были согласны, что в основе различий между ними и иноземцами (как и между различными иноземцами) лежит религия. «Иноземец» мог стать «иноверцем», а иногда – «иноязычником» [173] . В любом случае статус иноземца не имел ничего общего со статусом царского подданного. Те северяне, которые соглашались платить ясак, получали монаршую защиту и наименование «мирных», но не становились русскими. Выплата ясака была исключительно обязанностью иноземцев – русские платили налоги или служили государю [174] .
173
См., напр.: Сибирь в XVII в. С. 85; Гольденберг Л.А. Семен Ульянович Ремезов: Сибирский картограф и географ. М., 1965. С. 138.
174
Были и немногие исключения, см.: Шунков В.И. Очерки по истории колонизации Сибири. С. 92.
Согласно закону был единственный способ перестать быть иноземцем – стать христианином. Будучи крещеным, ясачный человек приобретал полные права «гражданства», прекращал платить ясак и, как государев служилый человек, получал жалованье натурой или деньгами. Крещеных женщин выдавали замуж за служилых людей [175] . Наиболее подходящими кандидатами для добровольного обращения были аманаты, от которых отказались родственники, «преступники», надеявшиеся избежать наказания, рабы, которые не хотели оставаться у хозяев (христиане не могли служить не-христианам), и голодающие ясачные люди, желавшие получать продовольственное жалованье [176] . В целом лишь очень немногие северяне проявляли интерес к этой возможности – отчасти потому, что все «новокрещеные» должны были порвать со своими сородичами и переселиться к русским [177] . Поскольку казна получала тем меньше шкурок, чем меньше становилось иноземцев, правительство в Москве было довольнo таким состоянием дел, постоянно понуждая местные власти «неволею никаких иноземцев крестить не велеть» и не задевать их религиозных чувств, дабы «Сибирская Ленская земля пространялась, а не пустела» [178] .
175
ДАИ. Т. 2. С. 273; Т. 3. С. 223; Т. 4. С. 360; Открытия русских землепроходцев. С. 531–534; Буцинский П.Н. Заселение Сибири. С. 309–310.
176
Открытия русских землепроходцев. С. 254–255; Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера в XVIII в. Л., 1941. С. 22–23.
177
«И иноземцы де им говорили, что оне своей веры отстали и их в свою землю не пустят, потому что оне крещены» (РИБ. Т. 2. С. 184. См. также: Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 16–17).
178
ПСЗ. Т. 2. № 1117. С. 662–663; ДАИ. Т. 2. С. 273. См. также: ДАИ. Т. 4. С. 360; Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 7–10; РИБ. Т. 2. С. 215; Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 416.
Купцы и служилые люди обычно не выказывали особенного желания заниматься миссионерством, но существовала одна категория местных жителей, чьи души необходимо было спасать, – женщины. В первой половине XVII в. большинство русского населения Сибири были холостыми мужчинами, и было «спечь и сварить на них некому» [179] . К XVIII в. многим из поселенцев позволили брать с собой семьи, но недостаток женщин оставался серьезной проблемой, особенно для купцов и казаков, живших в отдаленных острогах [180] . Снова и снова они просили царя прислать им женщин, потому что «без женишек, государь, нам быти никако неможно» [181] . Поскольку появления большого числа женщин не предвиделось, русские «имали себе у иноземцов жен и детей для блудного дела» [182] и, по словам патриарха Филарета, «и с татарскими, и с остяцкими, и с вагулецкими поганскими женами смешаютца и скверная деют, а иные живут с татарскими с некрещеными как есть с своими женами, и дети с ними приживают» [183] . Самое популярное решение состояло в том, чтобы крестить женщин (и детей). Женщины (как и дети) не регистрировались в качестве плательщиков ясака, так что их уход из тайги и тундры не влек за собой немедленных потерь государственных доходов, позволяя в то же время утешить священников и узаконить детей, рожденных в приграничной зоне [184] . С точки зрения Московского государствa сибирские иноземцы должны были оставаться ясачными людьми – a это значило, что они должны были оставаться иноземцами (иноверцами) и мужчинами (плательщиками
179
Александров В.А. Русское население Сибири XVII – начала XVIII в. М., 1964. С. 122.
180
Там же. С. 123–129.
181
Оглоблин Н.Н. Женский вопрос в Сибири в XVII в. // ИВ. Т. 41 (1890). С. 197.
182
ДАИ. Т. 7. С. 303.
183
Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 276.
184
Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 11, 14; Шашков С.С. Рабство в Сибири // Исторические этюды. СПб., 1872. С. 113; Lantzeff George V. Siberia in the Seventeenth Century. P. 102–103.
Новообращенные, которых не взяли замуж и не усыновили согласно принятым правилам, могли быть перечислены в холопы, при условии, что они происходят от неясачных, «немирных» иноземцев [185] . Домашнее рабство было обычным институтом в Северной Евразии, и женщины неприятеля считались законными военными трофеями. Многие приполярные группы, однако, не могли удовлетворить запросов русских, и некоторые поселения и стойбища лишились почти всех своих женщин [186] . Кроме того, такие традиционные экономические сделки, как уплата выкупа за невесту или усыновление «помощников» в стойбище, могли восприниматься русскими как торговля людьми. Это увеличивало число холопов, равно как и число челобитных, которые направляли в Москву ясачные люди, жалуясь, что от своего разорения они вынуждены «продавать и закладывать» своих жен и детей.
185
ДАИ. Т. 7. С. 143–144; Огрызко И.И. Христианизация народов Тобольского Севера. С. 11–12.
186
Буцинский П.Н. Заселение Сибири. С. 325.
Судя по всему, новообращенных христиан – будь то холопы, жены или государевы служилые люди – признавали христианами и русскими. Немногочисленные, оторванные от своих бывших сородичей, вошедшие в состав определенного российского сословия, они не слишком долго оставались «новыми», хотя бы потому, что альтернативы смешанным бракам не было. Термин «новокрещены» применялся редко, и казаки туземного происхождения в официальных донесениях и указах никогда не обозначались как таковые. Что же в таком случае значило быть христианином (русским)? В стране, где было совсем мало священнослужителей и почти не было церквей, это сводилось к базовым различиям между человеческим и звериным, божеским и безбожным, между «нами» и «ними»: к пищевым и половым запретам. «Скаредная ядь» и «скверная похоть», «сыроядство» и совокупление с идолопоклонниками более всего тревожили приграничных священников [187] . Некоторые казаки были согласны с этим, по крайней мере отчасти. Хотя они не придавали большого значения формальному крещению своих местных сожительниц, казаки признавали, что ничто так не «сквернит душу», как поедание «скаредной яди» [188] . С их точки зрения, различия между народами вообще и между русскими и иноземцами в особенности состояли в их «наречии», «вере» и «обыкновениях», включавших пищевые предпочтения, брачные обычаи, объекты религиозного почитания (иконы, идолы, храмы) и все тo, что делалo людей оседлыми или кочевыми, земледельческими или скотоводческими, лошадными или оленными. Как сообщал якутский служилый человек Нехорошко Колобов в 1646 г., амурские дауры были в меньшей степени иноземцами, чем прочие, поскольку они «живут… дворами, хлеб у них и лошеди, и скот, и свиньи, и куры есть, и вино курят, и ткут, и прядут со всего обычая с русского» [189] .
187
См. в особенности: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 276; Сибирские летописи. С. 112.
188
Открытия русских землепроходцев. С. 83, 98.
189
Там же. С. 140; Русская тихоокеанская эпопея. С. 69.
Таким образом, на протяжении большей части XVII в. ясачным иноземцам, желавшим оставаться иноземцами, охотно предоставляли возможность жить в лесах и платить ясак, в то время как те, кого убедили или принудили стать русскими, имели право сделать это при условии, что они будут соблюдать установленные правила. Разумеется, до тех пор, пока правила не изменятся.
Глава 2
Непросвещенные
190
Перевод Юрия Слёзкина.
Государство и дикари
Правила начали меняться на рубеже XVIII в. Когда Петр Великий провозгласил, что Россия должна догнать Европу, казалось вполне естественным, что и российским иноземцам есть кого догонять. Согласно одному из идеологов петровской элиты, В.Н. Татищеву, история мира представляет собой непрерывное восхождение от младенчества к «мужеству», в котором каждая новая стадия порождается прогрессом в знаниях. «И тако мнится, что удобно можем сравнить до обретения письма и закона Моисеева со временем младенчества человека» [191] . Концепция мировой истории (универсальная хронология) и идея безоговорочного превосходства «современных» над «древними» были незадолго до того ввезены из Германии и сыграли решающую роль в государственном проекте «взросления» [192] . Цепь бытия стала протяженной во времени, и точно так же, как своеобразные – с точки зрения Европы – черты России были теперь делом возрастных различий, иноземцы стали людьми не только «из иной земли», но и из иного времени. Детей следовало крестить и учить письму, и если русские должны были превратиться в шведов, то ясачные люди должны были стать похожими на шведских лапландцев. «У шведов, – сообщал Татищев, – равно те же лапландцы, что у нас, и гораздо дичае, нежели мордва, чуваша, черемиса, вотяки, тунгусы и пр., но неусыпным духовным трудом многое число крещено и для них книги на их языке напечатаны» [193] . Кроме того, согласно Петру, обращенные азиаты смогли бы «к Российскому народу людям, которые по вся годы с караваны для торга и для всяких посылок порубежных ездят, учинить себя склонительных» [194] . Усилия в деле секуляризации привели к крестовому походу. Принадлежность к новому бюрократическому государству предполагала определенную степень цивилизованности; погоня за цивилизацией начиналась с крещения.
191
Татищев В.Н. Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах // Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979. С. 70.
192
McGrane B. Beyond Anthropology. P. 57–61. Большая часть татищевского «Разговора» была переложением «Философского лексикона» Иоганна Георга Вальха (Walch Johann Georg. Philosophisches Lexicon. Leipzig, 1726). См.: Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913. С. 20–21.
193
Татищев В.Н. Разговор двух приятелей… С. 104.
194
ПСЗ. Сер. 1. Т. 4. № 1800. С. 60.