Арктический экзамен
Шрифт:
А Нюра тем временем зашла в избу, где было так же голо, как в последние минуты перед отъездом в город, лишь помаргивал зеленым глазом радиоприемник да дышала теплом плита. И она потрогала бок плиты голой рукой, заглянула в — чугунок с остатком варева рыбаков, пронесла лампу в горницу. Все было на месте — столы, скамейка, комод, посиживала на божнице богоматерь, и даже дешевый клеенчатый коврик с лебедями, который выменяла давно у цыган, что стояли табором под Еланкой, так же глянцево отсвечивал в простенке. Она еще раз облегченно вздохнула, оглядев
Необходимое стаскали в избу, стянутое теми же веревками и бельевым шнуром, остальное сложили у крыльца, и, пока носили пожитки, у ног Никифора все вился Шарик. Он также благополучно вернулся к своей конуре, хоть за дорогу его дважды рвало от газов в кабине, и теперь он не знал, как заявить о своей радости.
— Шаря, Шаря, — приласкал собачонку Никифор, но Афанасию не поглянулось чего-то, и он замахнулся на кобелька веслом.
— Пошел, пропастина!
Не в своем духе Афанасий Иванович Соломатин! И где тут быть в добром духе? Отмахали туда — сюда до областного города пятьсот с лишним километров.
И Валентин, он привез отца с матерью на том же грузовике, таскал вещи торопливо, молча, он и двигатель не глушил — видно, спешил в обратную дорогу.
— Ну что ж, — остановился он посреди избы, когда совсем опростался кузов, — раз не захотели, дело ваше. Два раза приглашать не буду!
— Не надо… Обойдемся, — отрубил грубовато Афанасий. — Спасибо, что доставил на место.
— Хватит вам, — и Нюра остудила недоконченный в дороге разговор.
— Ты чё, Валя, неужто собрался обратно на ночь глядя?
— Поеду.
— Посиди, опнись маленько. Сичас я чем-нибудь покормлю.
Пока Нюра собирала по-походному на стол, нагревала на раскаленной плите чайник, — самовар еще не распаковали из мешка, — Никифор, не зная, какой вести разговор с хозяевами, подступался с нейтральной беседой о постояльцах, с деревенскими новостями — их в кои-то веки не скапливалось и за год, а теперь за неделю, что пропутешествовали Соломатины, набралось — в два короба не складешь!
Афанасий, удостоверясь, что Иван Пантелеич с бригадой на месте, к другим побасенкам интереса не проявил, ушел в горницу собирать кровать и, пока старик не выложил новости, грохотал там железом, пыхтя и поругиваясь.
— Вот варнак! На ребятишек кинулся? — плеснула руками Нюра, когда старик дошел до драки с Игнахой Яреминым. — Да ты пей чай-то, пей, — не забывала она и о Валентине.
— Припоздал я из лесу, а то бы ему сам припечатал. Заодно бы и за браконьерство… А ребятишки-то, чё ребятишки? Им, брат, палец в рот не клади: отметелят за милую душу, попробуй обидь.
Валентин чувствовал себя неловко при разговоре, поднялся наскоро, потянулся за рукавичками. Афанасий стоял в горничных дверях, молчаливо следил за ним.
— Ну ладно, — проговорил Валентин. — Поеду… Не сердись, отец. Хотел, как лучше.
— Давай. Доброй дороги. Супруге
— Зачем ты так, Афанасий, зачем? — чуть не простонала Нюра.
— А пусть! Видал я таких господ, кто нос вверх дерет…
Проводы получились сумрачными, натянутыми, и, когда вошли обратно в избу, Нюра опять будто повеселела, но в глазах еще стояли грусть и страдание. Не мало, знать, пережила за эти дни!
Афанасий принялся было точить хозяйку, припомнив, что это она сомутила его на переезд, но Никифор счел нужным вмешаться, пристыдил самого хозяина.
— Возвернулись — значит, к добру, как сказал бы Лаврен Михалев, картузник. Силенки пока есть, ну и ладно. Не пропадем!
— Не пропадем! — подтвердил хозяин, присаживаясь на лавку.
Начали было развивать мысль о том, как они «не пропадут» в своей родной Нефедовке, мол, и государство теперь не даст пропасть, глядишь, к пенсии пятерку какую накинут, раз уж в космос нацелились, миллионы туда не жалеют, так что стоит фронтовикам накинуть.
Афанасий начал увлекаться, отходить сердцем, и тут вдруг зашла в избу — Матрена Ерохина.
— Путешественники! Вы чего это? Прикатили. А то я слушаю, вроде как у ваших ворот машина прогремела.
— Чисто путешественники, ага, — обрадовалась ей Нюра. — Разболокайся, кума.
— Совсем, знать, с кулями? — оглядела Матрена узлы. — И веревки-то, веревки-то! Однако, как и не развязывали?
— Насмешили белый свет! — сказал, как бы извиняясь, Афанасий. — Ничего!
Матрене вроде и горя мало до настроения «путешественников», она и не скрывает радости: приехали!
— Ну рассказывайте. Рассказывайте про городскую жизнь. Может, и мы, бог даст, с Никифором Степановичем, спытаем.
В доме сделалось как-то многолюдно. Матрена заполнила собой пустое пространство, которое образовалось после отъезд Валентина. Нюра добавила еще в печку дров, закинула выпавший на пол горячий уголь, выключила потрескивающий приемник.
— Чё рассказывать? Просидела все дни на кулях, проревела.
— Вот дак на. матушка! Не приняли, что ли?
— Как не принять, приняли. А какой толк, «что приняли? Не в своем углу, дак не в своем. Ты-то чё помалкивать? — напустилась она на Афанасия.
— Что мне собирать всякую всячину? Перед людьми неудобно, — пробубнил недовольно хозяин.
— Ну и перед людьми! Все свои, не чужие.
— Сыновья тоже не чужие.
— Кабы одне сыновья.
— Ладно уж — кабы… Подъехали, значит, к дому, как положено, поволоклись по лестнице, на четвертый этаж. Юрка кровать на себя взял. Несет, кажилится. Просунулись в переднюю с манатками, а она, Людмила-то, стала в горнешних дверях и ни туда ни сюда, как в рот воды набрала. Я не вытерпел такого привета: куда, говорю, ваше благородие, кровать нам ставить? Передернуло ее, но опять молчит. Ну, Юрка, ни слова тоже не говоря, развернулся — и во вторую дверь, в свободную комнату. И мы туда же за ним принялись мешки складывать.