Арктический экзамен
Шрифт:
А может, кто другой, скидав в чемодан дорожную поклажу, ринулся туда, к южным лесостепным весям обширнейшего края, где позолота тронула березовые колки и еще сочней налились темно — зеленой спелостью сосновые и еловые боры.
Там родина, родные места…
Виктор вышел на ветерок палубы. Все ж грустно как-то… Исчезла из виду и деревянная лестница — взвоз, знакомая теперь до каждой плашки и выбоинки, и хибарка спасательной станции с катерком, прикованным на зеленый амбарный замок, и дебаркадер вокзала — вон у тех перил сказала она: «Ни о чем не думай, Витя!» Да — а!.. А вот и Ангальский мыс. А дальше?.. И он
— Пусть я пройду и эти мили, и лед и холод сокруша… И лед и холод сокруша…
Неслышно подошел Ваня Пятница:
— Стишки складываешь?
— Не гуди, Ваня, не гуди… И все ж — от клотика до киля — земной останется душа!.. Осенило, Ваня…
Пятница поерошил свой чубчик и, облокотясь на прожектор, задумчиво и лукаво погладил выпуклую рифленую поверхность, похожую на огромный рыбий глаз.
— Да… Недолго путалась старушка в высоковольтных проводах! У меня вроде тоже стих получается. Дальше только — ни в зуб ногой.
— Неужели поплыли, Ваня!
— А ты как думал! Недолго путалась… Да — а, красота-то какая!
А берега уходили все дальше, и за поворотом мыса открывалась совсем просторная, желтовато — мутная ширь воды и неба.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Походило, покружило по небу над мутноватой, серой обской водой заполярное солнышко, да опять запряталось в тучи. Невелика вроде б радость, а все ж светило до неласкового кроваво — красного заката.
Теперь заметили, что и спички горят ослабшим, чадящим огоньком. А по вечерам, когда заглушат дизеля и в каютах запаливают свечки, братва жалуется друг другу и на свечки: чадят! И это еще больше будоражит воображение не обстрелянного севером молодого народа: нехватка кислорода, о — о!
В коридоре жилой палубы пахнет по-церковному — воском и парафином, но и к этому заупокойному монастырскому духу начали привыкать, никому и в мысли не придет, до чего же странный парадокс: жить на борту электростанции и запаливать по вечерам свечи, мучить глаза над книгой, пока веки не воспалятся, или скрипеть шариковой авторучкой — гусиных перьев не хватает для пущего колорита — писать по примеру Лени Мещерякова «килограммовые» письма, с надеждой опустить их в ящик на Диксоне.
Начался третий день. Петляет «Северянка» по обским протокам, то и дело укрываясь от заполошных ветров за плоскими островками, поросшими ивняком и пожухлой осокой — порезуньей, мхом и белесо — дымчатым ягелем. А в первый день буксировщик, прошлепав на север миль тридцать — сорок, неожиданно развернулся в обратном направлении и опять повторилось то, что случилось на подходе к Салехарду: отчаянно жестикулировали капитану буксировщика — почему обратный ход? Строили предположения, о которых и вспоминать теперь неловко. Но вышел на крыло мостика капитан и крикнул в мегафон: штормовое предупреждение, ветер двадцать восемь метров в секунду!
— В губе прихватило бы, потроха вынуло! — констатировал Пятница, нахлобучив поглубже ушанку.
Да, Пятница, бывавший в этих водах, понятно, имел право на самостоятельные суждения и умозаключения. И братва уважительно посмотрела
Иван только что вернулся с кормы, где много часов возился с тралом, то подтягивал его воротом шпиля на палубу, то опять забрасывал в воду, но рыболовное сооружение самодеятельно трепыхалось чуть не у самой поверхности воды, пока не догадался он навесить грузила. Прибегал Гена Бузенков — уж очень ему хотелось, чтоб в ловушке запуталась хоть какая-нибудь живность, но трал цедил пустую воду. Любопытство разбирало и Виктора, он тоже, оторвавшись от плиты, шел к рыболовам, иронизируя на свой лад над неудачным промыслом:
Мертвая рыбка плывет одна,
Висят плавнички, как подбитые крылышки,
Плывет она долго, и нет ей ни дна…
— Ни покрышки! — доканчивал Мещеряков, также иронично посматривая на озабоченных рыболовов — Пятницу и Бузенкова. — Поосторожней с ними, а то накостыляют…
Научились постепенно управляться с тралом все. Негласное правило установилось — проверять содержимое ловушки по очереди. И Васе повезло!
Вломился он на камбуз с полуметровым налимом, который принялся бить хвостом, не желая смириться с постигшей его долей, и разевать пасть, где, как терка, щетинились вогнутые зубы, хватая горячие пары, поднимающиеся над плитой из бурлящего варевом бака.
— Выпускай ему кишки, чего веселишься? — осадил Васю Мещеряков. Он, как всегда, в свободное время торчит у Виктора на камбузе.
— Я не живодер, — стушевался Вася и отказался от предложенного ему ножа. — Вон кок, его забота!
Окрыленный удачей, помчался Вася на корму. И вскоре принес двух окуней и ерша. Живые!
— Может, аквариум разведем? — усмехнулся Виктор, бросая рыбешек в ведерко с водой.
Парни не поняли, то ли в шутку, то ли всерьез предложил кок. Но пустились в рассуждения, какой замечательный живорыбный уголок может получиться, если установить самую объемную посудину в кают — компании и к приходу на борт моряков подловить еще пару налимчиков. Мы, мол, тоже не лыком шиты, хоть и не плавали в морях — океанах!
— Так налимов-то человечьим мясом надо кормить, а где взять?
— Пару человек из экипажа я с удовольствием бы в жертву принес. А ты, Витя, проблему строишь! — хмуро заметил Леня.
Но порешили, что практичней Сапунову заварганить хоть маломальскую мини — уху, все же — лакомое блюдо, не поднадоевшая тушенка, не фасоль в томате, которую кок для пущей важности называл романтично — «фасоль в тумане».
Пока судили — рядили, влетел на камбуз Миша Заплаткин. Да как влетел: глаза растерянные, подбородок подрагивает, руки не знает куда деть — жестикулирует. Да Миша ли это — спокойный, даже меланхоличный?!
— Ну, рассказывай, рассказывай! — не выстоял Мещеряков.
— Там… Там…
— Что случилось, Миша? — изумился Виктор.
— В трале… В трале — акула!
— Какая акула?.. Тебе что, померещилось?
— Акула — а… Во — о!
Побежали на корму. И пока бежали, стараясь не отстать от Миши, который, кажется, не на шутку перепугался, все еще не придя в себя от возбуждения, Виктор и сам начал сомневаться в том, что акул в Обской губе отродясь не водилось. Но чем черт не шутит, пока бог спит!