Арктический роман
Шрифт:
Жизнь переменилась, Рая; многое возвратилось из того, что было потеряно. Я вернулся к каменному углю; теперь нет на земле тех сил, которые смогут отнять у меня каменный уголь. «Угольный комбайновый комплекс» работает. Я многое понял. Подходит пора возвращаться на родину. Я получил приглашение из Кузбасса. Я должен знать, прежде чем взойду на палубу теплохода: быть нам одной степью, одним холмиком, лесом — единой землей для наших детей или нет? Наше прошлое не простит нам, если между нами и на Большой земле останутся тысячи километров, которые можно преодолеть
IV. Дорогой Саня!
Санька, я знаю, что ты любишь меня, знаю за что, я тоже люблю тебя и знаю, что меня удерживает возле тебя.
Я знаю, что ты любишь детей. Дети тоже любят тебя, Романов, ждут не дождутся. Они растут без отца. Скучают по тебе. Хотят, чтоб отец был с ними.
Ты должен вернуться домой, Саня. Помнишь: «К женам, которые ждут, солдат не может не вернуться»? — ты говорил, когда вернулся с войны. И я и дети ждем тебя, Санька.
Ты сам говорил: «Семья — это государство; крепкая семья в государстве — могучее государство. Россию нельзя разрушать». Это и я поняла, когда вернулась домой с острова. И ты не посмеешь разрушить нашу маленькую Россию. Ты должен вернуться.
Мне трудно даже представить себе, как бы я, дети смогли жить без тебя. Анютка похожа на тебя, Юрка характером весь в тебя. Я твоя жена, мать твоих детей. Я и просто баба: я всегда любила и люблю тебя, Санька.
Но больше всего я человек, Саня. Не берусь судить о том, кто помог мне познать в себе человека. Ты ли своими вечными мытарствами и поисками «дела, единственного на всю жизнь»? Вся ли наша жизнь? Но в Москве, затем на острове, Саня, я почувствовала в себе человека — нашла. Я поняла, что значит быть «не телкой, прачкой, кухаркой, наложницей», как ты мило позволил себе откровенничать с пареньком на форосском пляже, — я поняла, что есть «жить по-человечески», «делать дело — единственное для тебя на всю жизнь». Я теперь не поступлюсь этим ни для кого, Саня, чего бы мне это ни стоило и как матери, и как жене, и как женщине.
Я люблю тебя, Санька. Дети любят тебя. Мы ждем тебя очень…
V. Человек… а не лошадь
Есть в океане глубины, спокойствие которых не задевают даже штормы, — они доступны лишь ураганам. Была и у Романова такая глубина. Своя. Ее наметил человек с седой прядью над лбом, порошей в висках — на старом терриконике против дома с калужской березкой, — а потом открыл своей смертью — отец. Но тогда она и улеглась тут же, эта глубина. Романов был еще молод, а молодость не любит останавливаться, оглядываться, чтоб запомнить урок жизни, осмыслить прожитое, — спешит — торопится… куда-то…
К горлу подняла эту глубину война: после первых же боев Романов почувствовал себя между жизнью и смертью — дорога к жизни шла через смерть, — тогда он мог видеть только эту дорогу, с которой нельзя свернуть… нельзя потому, что сердце заполнено лишь одной страстью —
И это было давно. Романов думал: глубина после войны улеглась вместе с войной навсегда. Он ошибся.
В пятьдесят втором ее вновь подняли. Поднял. Человек с нависающим лбом и припухшими от усталости глазами — начальник отдела кадров Министерства угольной промышленности СССР. Но жизнь изменилась…
Романов подумал: теперь уж никакие перемены не смогут достать до нее — его глубины.
Вновь ошибся.
Неудачи на Груманте — постоянные затрещины Батурина во имя государственно важных дел и письма Афанасьева всколыхнули заветную глубину; черно-белые скалы Зеленой, ревущие валы гренладского наката и рубиновая слеза в батурикском домике, мостиком через сегодняшний день соединяющая прошлое и будущее родины, подняли, — и вновь восставшая глубина заставила Романова опять подумать — теперь по-другому.
Нельзя хоронить ее в себе, эту глубину, позволяя буднично повседневным мелочам закрывать ее, как вулкан хворостом, — она должна быть всегда открытой в человеке… глубина… если она есть. Она, это та глубина души человеческой, которая дает возможность человеку видеть вещи — всё и вся в этом мире! — такими, какие они есть, не переоценивая и не недооценивая их. Вещи. Из глубины, которая наделяет человека способностью видеть постоянно и то, где, как надо стать, чтоб выстоять, не пошатнувшись не только в минуту, когда приходится выбирать между жизнью и смертью, но и во всей нашей — не так уж и будничной, не такой, уж и обыденной — не больно мирной для каждого человека жизни и в мирное время… если это человек, разумеется… а не лошадь.
Теперь Романов не стал хоронить в себе свою глубину. Задержал. Сохранил. «Теперь» — это еще до твоего отъезда на Большую землю. Рая. С тех пор ничего не переменилось в Романове.
Вот так, Рая.
История человечества не знает своего начала, не видит конца. Начала и концы бывают лишь в историях человеческих жизней, отношениях между людьми.
Такие пироги, Рая.
VI. Последние радиограммы
«Мурманск Шпицберген Грумант Романову Александру Васильевичу тчк Можешь таскать в своей душе не только ураганные глубины океанов зпт но и действующие вулканы всех материков земли зпт а прежде чем принимать решение зпт касающееся дальнейшей судьбы всей нашей семьи зпт ты обязан приехать домой зпт Москву тире только здесь зпт вместе с нами зпт ты можешь принимать такое решение тчк Новинская».
«Москва… Новинской Раисе Ефимовне тчк Я принял приглашение должность начальника шахты Кузбассе тире внедрять угольный комбайновый комплекс Василия Романова Антона Борзенко тчк Романов».