Армагеддон №3
Шрифт:
Однако все-таки в любовных приворотах силу огня и Лариса и Серафима Ивановна считали решающей, поскольку любовный пожар подобен только силе огня. "В печи огонь горит, палит и пышет и тлит дрова… так бы тлело, горело сердце у раба Божия такого-то — по рабе Божьей такой-то… во весь день, по всяк час…" — нашептывала старинный заговор старушка внимательно слушавшим женщинам.
— Ох, девушки! — умильно закончила краткий курс народных средств Серафима Ивановна. — Любите изо всех сил! И огонь, и вода — все одно ведут к медным трубам. Пока есть время, надо любить. А после времени уж и не спохватишься…
— А я… Давно уж крест на себе поставила, —
Марина сама не ожидала, но от слов Анны у нее что-то вздрогнуло внутри, и тут же из глаз брызнули крупные горошины слез. Рядом басом завыла Лариса и, наконец, со вкусом, с тонким знанием дела, женский хор плакальщиц протяжными причитаниями украсила Серафима Ивановна. Только сейчас Марина почувствовала, как же надо было ей выплакаться все эти сумбурные дни, как ей надо было свалиться рядом с безутешно воющими женщинами на полку и выть обо всех глупостях, которые уже случились с ними от этих невыносимых идиотов-мужиков, и которые, конечно, ждут их в самом ближайшем будущем…
— Ой, да куды ж мене, сиротиночке, приклонить головушку? — выла Серафима Ивановна. — С какими дураками Господь прожить жизню сподобил, Матерь Божья, Пресвятая Богородица! Если бы вы, девки, такие чудеса видали, каких я навидалась… За что их любить? За морду косую и мозги набекрень? Ой, не могу! Так бы придушила всех энтих змеюк, всех гадов голыми руками! И ты, видать, Анютка, еще мало в жизни нахлебалась с энтими уродами, раз опять втюрилась… Дура ты окаянная! Люби уж, чего тут сделаешь… Ой, дуры мы, дуры…
Внезапно дверь отъехала в сторону. В проеме стоял разгневанный Ямщиков. За ним маячил Ларискин пацан, явно сбегавший за подмогой, как только услышал мамкин плач. В крайнем раздражении Ямщиков, кинув презрительный взгляд на притихших женщин, буркнул Марине: "Хорош здесь болото разводить! Шабаш на сегодня, бабы!"
Подождав, пока Марина, вытирая глаза, выйдет в коридор, Ямщиков безапелляционно заявил обескураженной его появлением старушке: "Я думал, что старые люди хоть немного ума к пенсии наживают… Но, видно, крыша едет не спеша, тихо шифером шурша… Крепчает маразм, мамаша? Народную примету не обманешь!" Повернувшись к заплаканным женщинам спиной, он рывком закрыл дверь купе.
СОРАТНИКИ
"Я думал, что старые люди хоть немного ума к пенсии наживают… Но, видно, крыша едет не спеша, тихо шифером шурша… Крепчает маразм? Народную примету не обманешь!" — безапелляционно заявил молодой, с явными перспективами дальнейшего служебного роста капитан по фамилии Веселовский обескураженному его резкостью майору Капустину. Под нос майору он сунул три листочка, над которыми майор корпел все утро.
Рядом с Капустиным сидел такой же, как и Капустин, старый пендюк майор Потапенко, тут же ненароком заинтересовавшийся листочками. Если с одним пендюком Капустиным капитан Веселовский как-то мирился, то можно было забыть о самой возможности плодотворной работы в присутствии двух старых пендюков, с присвистом хлебавших чай из аляповатых кружек, притащенных из дома майором Капустиным. Сколько раз капитан Веселовский просил своего сослуживца не приваживать майора Потапенко из отдела писем, этот старый пендюк ежедневно таскался чаевничать к своему земляку Капустину. Церемония
— Давно он у тебя такой… нервный? — спросил майор Потапенко майора Капустина.
— Да… с первого дня! — отмахнулся Капустин. — Все переживает, что обошли его большим делом, заставили всякой херней заниматься.
— А ты объяснил ему, что в нашем учреждении никто херней не занимается? — поинтересовался Потапенко.
— Объяснишь ему, как же! Он же английский знает и компьютером владеет… Я, Женя, давно смирился с неизбежным. Сколько меня еще здесь будут держать — буду работать, намекнут — уйду! — грустно ответил Капустин. — Я ему, как кость в горле. Все же без меня он был бы начальником отдела. Надо понимать, что наш потолок — для него самое начало карьеры.
— Да… Раньше мы работать учились, мы так к старым кадрам не относились, — заметил Потапенко. — А нынче сюда за карьерами приходят. Уже и не до работы становится. Какую полковник Федосеев замечательную карьеру делает! И Форд у него не Форд, а какой-то «Мейверик», секретаршей — супермодель работает. А где преемственность поколений, я тебя спрашиваю, где?
— Вестимо, где… в Караганде! — хохотнул майор Капустин. — Вот мой фитюлька и нервничает. Не светит ему в моем отделе ни Форда, ни супермодели.
— А что ты так про свой отдел ерничаешь? — строго спросил Потапенко. — Этот отдел начинался еще с чекистского отдела, искавшего Шамбалу и занимавшийся оккультными науками на серьезной научной основе. Кончили все, правда, очень плохо… После заключения того отдела о том, что Россия, по предсказаниям всех волхвов и чародеев, проиграла свой Армагеддон, поэтому неминуем общий Армагеддон, весь отдел расстреляли без суда и следствия во главе с твоим тогдашним предшественником — товарищем Блюмкиным по личному указанию одного усатого товарища с грузинским акцентом. Так что… не знаю, как на счет карьеры, а пулю в лоб здесь вполне заработать можно. Ты бы посоветовал своему сучонку все-таки поменьше выеживаться. Между прочим, до твоего перевода с периферии предыдущий отдел кончил свое существование весьма посредственно.
— Как? — с нескрываемой опаской спросил Капустин.
— Да почти в один день! — снизил голос до шепота Потапенко. — Майора Вахненко так и не опознанный автомобиль сбил, полковник Петрусев свалился в открытый канализационный люк, а капитаны Волков и Патрушев вроде бы из-за бабы поссорились. На балконе. Ну и упали оба с девятого этажа. Только…
— Что только? — шепотом переспросил Капустин.
— Только я читал в протоколах… перед уничтожением, конечно, будто бы у троих, Волкова, Патрушева и Петрусева, — были обнаружены странные колото-резаные раны на горле. Будто их кто-то на тонких ножах, предположительно стилетах, удерживал за горло, перед тем, как скинуть в колодец и с балкона…
— А чего же ты молчал, Женя? — в расстроенных чувствах произнес Капустин, вытирая лысину.
— Я, Капустин, не хочу, чтобы меня кто-то удерживал на этих самых стилетах над канализационным колодцем. Я много чего знаю, но молчу! — сложив руки на животе, сказал Потапенко с лукавым мудрым прищуром, который перенял с фотографии усатого кавказского товарища, лежавшей у него в верхнем ящике стола. — Усиленно делаю вид, что вообще читать не умею! Потому я, Капустин, и живу так долго. А ты думаешь, что отдел писем — это курортное местечко? До меня там начальников чуть не каждый квартал машины сбивали. Они, конечно, язык за зубами держать не умели, это точно.