Армагеддон был вчера
Шрифт:
Как ни буйствовал в голове югославский «казак», последние слова заставили глянуть на гостью… э-э, несколько другими глазами.
– Ia wolde ih an die wisen gan, flores adunare,
do wolde mich ein ungetan ibi deflorare –
– сами собой прошептали мои губы куплет из стиха, что мы проходили в курсе средневековой немецкой поэзии. Ничего более глупого нельзя было придумать, чем декламировать в присутствии благородной особы строки «Пошла я как-то на лужок… Да захотел меня дружок» из стихотворения «Я скромной девушкой была», где к тому же слова «иби дефлораре» даже не нуждались в переводе с латинского.
Но
– Негодники вы все… – казалось, она добавит: «мужики».
Ой, если бы не голова! Чуть шампанского предложить… Можно сбегать к Мбанге, негру из Южной Африки. С которым мы как-то подрались из-за громкой музыки, что он включал в три часа ночи, а потом подружились.
На базе классовой борьбы подружились – ему, борцу с апартеидом, советские были союзниками. А потому он специально позднее зашёл извиниться. Ну и… известно, как русские извинения принимают.
У Мбанги какое-никакое спиртное всегда наличествовало. Германия в этом плане – страна скучная: как магазины в шесть вечера закрываются, так и… Словом, друг мой чёрный временами был незаменим – особенно при таких вот неожиданных встречах с дамами.
С такими вот. Накидочку бы сбросить, за талию обнять, к губам, тонко вырезанным наклониться… В ней видна порода, люблю таких!
Видно, что-то промелькнуло в моём взгляде. Лицо гостьи неуловимо изменилось, посуровело, стало надменным.
– Но-но, мастер! – нахмурила она брови. – Ещё не забыл надежд своих? Рассказывала мне Маргрете, отчего ты пьёшь так. Только ведь и я ж тебе говорила: сказки только у старых бабок бывают. Принцесса и нищий! Смешно! А тут жизнь. И тут я – маркграфиня и жена твоего господина, а ты – всего лишь богомаз, да к тому же пьяница. Ха-ха!
Как-то не слишком она меня этим убедила. Особенно последним раздельным «ха-ха». Так, на уровне актриски-любительницы из студенческого драмтеатра.
Не больно-то счастливой за своим маркграфом ты кажешься, девочка! Эх, стащить бы с тебя этот бархат с золотом, натянуть джинсы, маечку – так, чтобы обязательно без бюстгальтера, чтобы сосочки ткань рвали… Да диско с тобой оторвать, под ямайских «миннезингеров». Или под «Чингис-Хана» – как раз по-немецки поют… Завёл бы я тебя, развеял, развеселил! А там уж – как сама решишь…
Видимо, не совсем убедительной нашла себя и сама дама. Она ещё больше подтянулась, подняла подбородок вверх и заморозила взгляд до состояния окопа в Сталинграде.
– Значит, так, богомаз, – сказала она ледяным тоном. – Утром чтобы был в замке. Вино тебе пришлю, как обещала, но чтобы больше двух бутылок даже и не думал! Оденься в хорошее, а не в то, в чём по кабакам ходишь, – она с брезгливой гримасой покосилась на мои джинсы и рубаху, брошенные на пол. – И фреску мне такую же напишешь, – она кивнула на плакат с Че Геварой. – Только без этой вот надписи. Что за рыцарь Революционер из Коммуниста? Убери это имя. Странное какое-то… кастильское, что ли? Не надо вообще имени.
– Могу написать: «Патриа о муэрте, команданте!» – туповато предложил я. Она ещё секунду смотрела на плакат, потом перевела взгляд на меня. Глаза потеплели.
– Люблю тебя, когда ты шутишь. И не люблю, когда напиваешься. Н-да, это было не то «люблю», не женское. Дружеское,
– Мало мне с маркграфом забот после пиров его, – продолжила она жёстко. – С тобой ещё голова боли!
«Ха! – победно вскинулся «казачок» в моей голове. – Это у кого ещё боль!»
– Словом, повелеваю тебе так, – заключила маркграфиня. – Сделаешь мне красивую фреску – заплачу столько, чтобы ты из залога себя выкупить смог. И никаких надписей не надо. Потом сама скажу, что написать.
И работу в храме чтобы завершил, как договорено было. Иначе отниму от тебя руку свою, и пусть владетель маркграф Эккехард делает с тобой, что хочет. Всё понял?
– Всё… Госпожа моя, – почему-то добавил я.
Казачок в голове взвился соколом. Я застонал и закрыл глаза. Хороший сон, но, может, надо проснуться и пойти всё-таки растолкать Мбангу? Таблеток от головной боли в этой комнате отродясь не водилось, а с югославским зверем в голове я до утра точно не доживу. По ту сторону век щёлкнул выключатель, и стало темно.
– Бруно, подавай! – распорядился золотистый голос, хлюпнула ручка двери, и всё стихло.
Где же я видел это лицо?
Странный это был сон. Обычно ведь там всё плывёт, в зависимости от твоего осознания событий ты ими более или менее управляешь, осознаёшь, в конце концов, что всего лишь спишь… А тут я буквально заставлял себя верить, что этот визит не мог быть реальностью, что он – всего лишь сновидение. Слишком уж реальна была эта женщина, что вошла в нашу студенческую, как говорят немцы, «буде». Или, как мы её прозвали – «будку». Совершенно реальное поведение, реальное лицо, не плывущее, не изменяющееся, как это бывает во снах. Вполне настоящая одежда, запах, вкус её голоса. Вкус! Вот что не давало покоя. Несмотря на странное совмещение графов и Че Гевары, моего «Казачка» и деревенского шнапса, от которого страдал тот, за кого она меня приняла… Несмотря на все эти несоответствия, вкус от этого события был настоящим. Девушка была живой, реальной, то, что она делала, было реальным, что говорила – тоже. В конце концов, чувства, что я тогда испытывал, были реальными! И стыд, и смущение, и интерес к ней, и желание обнять, и… И что-то, похожее на любовь, кажется. Но не мою, а того, с кем она говорила. Кто был во мне… или – я в нём…
И знакомое, знакомое лицо!..
В общем, непонятно было. Но интересно.
Кто это был, я сообразил уже наутро, едва злобный «Казачок» ускакал из организма, вытесненный законной порцией оздоравливающего пива. Две бутылки, как она и обещала.
Только вместо неведомой, но наверняка милой Гретхен приволок их ужасный с короткого сна, всклокоченный и похмельный Андрюшка Денченко. Н-да… Не Гретхен, ой, не Гретхен!
А вот пиво сейчас – куда лучше мозельского, которого я в те годы и не пробовал-то ещё…
Андрюхе я и поведал о странном видении. И сам же назвал её имя – Ута. Из того самого учебника для шестого класса.
Как-то само вырвалось.
И тогда же захотелось нанести ей ответный визит.
От Лейпцига до Наумбурга ехать на поезде немногим больше часа. Обычный поезд, обычная дорога. Обычный немецкий пейзаж за окном – с терриконами и буроугольными шахтами, зеленеющими полями, каменными селениями по сторонам. Страна большой промышленной цивилизации. Германия.