Армагеддон был вчера
Шрифт:
У неё потеплело на душе. И от его слов, и что так хорошо отозвался о муже…
– Спасибо, Женька! Честное слово, спасибо!
– Да мне-то за что? – удивился он. – Это его заслуга. И твоя в неменьшей степени.
– За добрые слова спасибо! – совершенно искренне сказала она. – За то, что всё ещё любишь… или думаешь, что любишь… за мужа…
–Пожалуйста,–беспечно отмахнулсяон. Взглянул на часы, присвистнул.– Ого, мне уже пора!
У неё вдруг защемило сердце. Казалось, оно ухнуло куда-то в бездну; краски
– Как, уже!? – потрясённо прошептала она. Всё как-то скомкано, бестолково! Встретиться через столько лет и вдруг уже расставаться. Причём опять неизвестно – на сколько… если не на всегда! А ведь столько ещё не сказано, столько не сделано… И зачем он только приходил? Разбередил душу, как теперь жить с кровоточащим сердцем?
Он встал, задавил сигариллу в пепельнице.
– Извини, Наталка, но меня там… один друг уже заждался. Да и не только…
– Но ведь мы… ещё увидимся? – с затаённой надеждой спросила она. Спросила и сама себя возненавидела за эту слабость.
– Даже раньше, чем ты думаешь, – с загадочной улыбкой пообещал он. – Даже раньше…
Прохожие в парке с удивлением разглядывали стройного загорелого мужчину, прогуливающегося по берегу пруда. Лето только началось, ещё солнца толком никто не видел, а он уже покрыт стойким бронзовым загаром, какой невозможно получить в тёплых краях – так прожарить кожу способно разве что сибирское или уральское солнце. И то желаемый результат получишь разве что к концу лета. Или же надо несколько лет торчать где-нибудь на палубе парусника, подставляя лицо ветру, солнцу и солёным брызгам, способным продубить шкуру настолько глубоко, чтобы загар въелся, стал родным цветом кожи.
В дорогом светло-сером костюме, в распахнутой до середины груди шёлковой рубашке, мужчина неторопливо вышагивал к дальнему концу пруда. Туда, где стоял невзрачный пивной павильончик, и где на обшарпанных лавочках кормили горластых уток доморощенные эстеты – любители разливного пива. Тонкая сигарилла торчала из уголка рта, в руках у мужчины была только гибкая ивовая вица, которой, словно стеком, он время от времени легонько похлопывал по ноге. А то и небрежно сбивал ярко-жёлтые цветки мать-и-мачехи.
Яркое послеполудённое солнце выжигало сырь из застоявшегося воздуха. От пруда веяло живительной прохладой. Стройные белостанные берёзки слабо покачивали пушистыми кронами, тихим шелестом даря покой и усладу израненной душе. Где-то вдалеке горланили детишки, с юной непосредственностью радуясь зелёной траве, сонному гомону птиц, яркому солнцу и бесконечной синеве июньского неба.
На самой дальней скамейке грустно восседал, обхватив пивную кружку ладонями, несчастный профессор. Дойдя до него, мужчина укоризненно постучал
– Негоже напиваться в такое время дня. Какой пример вы подаёте детям, Алексей Ильич? А ещё профессор, доктор наук!
– А? – вяло переспросил профессор. Поднял голову и мутным взглядом уставился на подошедшего. – Вы это мне?
– Бутусов Алексей Ильич? – строго спросил мужчина.
Профессор поспешно отставил кружку, вскочил, повинуясь властному голосу.
– Да, это я. А откуда вы… Женька!? Женька, ты? Ты вернулся, дружище! – голос у него дрогнул, на глазах проступили слёзы. Казалось, ещё миг, и он разрыдается от счастья.
Тот придирчиво оглядел его с ног до головы, рявкнул с напускной строгостью:
– И где ты только берёшь эти одинаково безвкусные плащи? В который раз уже выкидываю, а он всё равно в нём. Ну что ты будешь делать с человеком? А ну снимай!
Профессор растерялся, послушно скинул плащ, протянул Женьке, растерянно заглядывая в глаза. Тот выхватил плащ, брезгливо вывернул пустые карманы, хмыкнул и, небрежно скомкав, сунул в урну.
– Вот так-то лучше, – довольно отметил он. – Присаживайтесь.
Алексей Ильич послушно сел. В голове всё ещё плыло от выпитого, он обалдело помотал головой. Не помогло. Женька сел рядом, вальяжно закинул ногу на ногу.
– Ну, – панибратски хлопнул он профессора по плечу. – Рассказывайте, батенька, как же вы докатились до такой жизни?
– Я? – удивлённо вытаращился тот. – Я должен рассказывать!? Да ты… – он поперхнулся, закашлялся, Женька с готовностью бухнул его по спине. – Да это же ты должен мне отчитаться, забыл? Ты хоть понимаешь – что я пережил за нынешний день?
– Ну-у, – благодушно протянул Женька. – Я, пожалуй, пережил немного побольше, как ты считаешь? Тридцать лет всё-таки.
– Да-да, – поспешно согласился профессор. Умоляюще поморгал длинными ресницами. – Ну не томи уже – рассказывай!
Женька задумчиво прилепил сигариллу к нижней губе, помедлил. Наконец, эффектно щёлкнул зажигалкой, медленно выпустил дым.
– Что ж, – сказал он просто, – спешу тебя поздравить: ты – гений! Профессор поймал его за руку.
– Получилось? Эксперимент прошёл удачно? Собеседник кивнул.
– Не просто удачно – блестяще!
– Боже мой, боже мой! – потрясённо прошептал Алексей Ильич. Закрыл глаза ладонью и откинулся на спинку скамейки. Даже не заметил, как упала шляпа. – Я не могу поверить!
– Лучше поверь, – посоветовал приятель, – а то свихнёшься ещё. Профессор впился в него горящим глазами.
– Рассказывай, – потребовал он осипшим голосом. – Рассказывай всё поминутно. Не упускай не единой подробности. Погоди, – он вскочил. – Пива хочешь?
– Да как-то после вина… А впрочем, неси.