Армагеддон был вчера
Шрифт:
Аспирант Юрка Ткачёв, мой предшественник, передавая «Эстафету», коротко проинструктировал:
– Тут самая трудность в чём, – он задумчиво почесал переносицу дужкой очков. – Дети на воле – форменные бестии, особенно те, которые дома, под родителями, по струночке ходят. Иногда такое учиняют! А крайняя по любому будешь ты. И привыкнуть к этому невозможно, даже и не пробуй. Так что, – Юркино худощавое лицо осветилось хитрющей улыбкой, – может, и выживешь. Тут главное, – сразу въехать в процесс и быть готовой ко всему.
Он на прощанье легонько
Через две недели «въезжания в процесс» я поняла, что выживу. Жизнь, наполненная шумной кутерьмой, заботами, ребячьими грандиозными планами, и собственной востребованностью в пяти местах одновременно начинала мне нравиться. Даже к бумажной рутине почти притерпелась. И Юркино прощальное «надо быть готовым ко всему» тревожило всё меньше. Вот тут-то гром и грянул.
День «икс» выдался солнечным, весь лагерь с утра радостно оккупировал пляжную зону, и я, возложив столовские хлопоты на дежурного воспитателя, решила до обеда передохнуть в тишине прохладного кабинета. Заодно и побаловать себя окрошкой, приготовленной собственноручно.
Полуденное солнце, вынырнув из-за крыши соседнего корпуса, с любопытством заглянуло в окно. Будильник вежливо отсалютовал светилу стрелкамишпагами, соединив их на цифре «двенадцать». Я увлечённо мельчила размундиренную картошку на деревянном донышке, когда в кабинет без стука ворвался Олег Палыч Крошин, инструктор по плаванью. Бледный, как картофельный росток, глаза горят, красно-желтая тенниска напялена задом наперед.
– Любушка, вы только не волнуйтесь. Пойдёмте со мной на пляж…
Ну, вот, кажется, началось... Я уронила нож на кучку овощей, внутренне готовя себя ко всему.
… Во втором отряде на пляже не досчитались близнецов Файеровых: Тезея и Геракла, в обиходе – Тезку и Герку. Одежда и тапочки братьев мирно жарились под солнцем. В пляжном загоне, огороженном сеткой, укрыться негде, разве что в кабинке для переодевания. Мышь не ушмыгнёт незамеченной, а тут два упитанных, белобрысых подростка двенадцати лет от роду…
Крошин божился и чуть ли не песок ел, уверяя, что близнецы после урока плавания выходили из воды вместе с отрядом. Сам возбуждённый отряд галдел на пятнадцать голосов о том, что среди волейболистов братья полчаса назад точно были. Потом один из них неудачно наступил в песке на крупный камень и похромал к топчану. Подозвал брата. Куда Файеровы делись потом – никто не понял...
Тонконогая, остроглазая Настёна видела радужный колпак вокруг кабинки для переодевания. Она так и сказала: «колпак».
Кабинку перевернули и для порядка попинали босыми пятками в гулкие железные бока. Без толку, конечно.
– Любушка, это всё потому, что они постоянно мельтешат, – расстроенно объяснялся инструктор. – Когда люди некрупные, да ещё мельтешат, их совершенно невозможно пересчитать, пока не построишь. Миленькая, вызывайте кинолога, я вас умоляю. Овчарка понюхает вещичку и пойдёт по следу.
– Вот на этот камень Герка наступил! – завопила Настёна, просеивая
Тут справа заорали, что угнана лодка, и галдящая толпа ребят помчалась к пристани. Мы с Крошиным едва поспевали следом.
– Раков поплыли ловить, подлецы, – обрадовался инструктор и ковырнул пальцем раскуроченный замок с куском цепи.
Двумя группами мы двинули по берегам с разных сторон в обход озера. И уже через полчаса дышали, как утюги. Лезли через заросли молодого ивняка и крапивы, увязая в иле мелких проток, карабкались по глинистым откосам оврагов. В общем, кино и немцы...
Наконец, в укромной бухте отыскалась угнанная лодка. В ней промышляли раков деревенские пацаны. Завидев нас, юные угонщики дали дёру, а моё выдохшееся ополчение повесило носы.
– Возвращайтесь-ка в лагерь, ребята, – развернула я следопытов к дому, а сама уныло опустилась на траву.
Ветерок холодил вспотевшую спину, солнечные брызги пробивались сквозь кружево листвы. Двигаться не хотелось, а ведь надо было. Надо было куда-то бежать, кричать «полундра!», поднимать людей, собак, может быть, вертолёты...
В ладонь больно кольнуло. Я разжала стиснутый кулак. «Куриный бог» ожил и насмешливо прищурил единственный глаз. Отверстие, похожее на след от пули, на глазах срасталось. Камень теплел, и щекотал ладонь. Я тихо позвала:
– Тезка, Герка... эй!
Тишина. Тогда я совершенно по-дурацки проорала в камень, как в микрофон:
– Герка!! Тезка!!
Поднесла камень к уху и… услышала отчаянное: «Помогите!..»
Ладонь обожгло, «куриный бог» плюхнулся на землю. Почва внезапно заволновалась, выплёвывая подорожники и одуванчики с корнями, всё это завертелось, набирая обороты, как разноцветное бельё в барабане гигантской стиральной машины. Засиял радужный купол.
– Любовь Анатольевна, вот колпак! Мальчишки там, – из засады в орешнике вылетела Настёна. Подобно факелоносцу, штурмующему вражеский пороховой погреб, девочка с разбегу врезалась в волнующееся разноцветье.
– Назаад!!! – мой запоздалый крик ничему не помешал. Круговерть с жадным чмоканьем заглотнула гибкое детское тело…
Я покачнулась, представив горестные глаза безутешных родителей. И колючую проволоку вокруг места своего будущего пребывания...
– Аааа!!! – повторить Настёнин подвиг оказалось непросто, колпак спружинил, и я влипла спиной в корявый осиновый ствол. Чёрт, больно.... Защитное поле клубилось переливающейся преградой.
Преградой?
– Нет никакой преграды. Я её в упор не вижу, – приказала я себе. – Мне нужно попасть в центр вращения.