Армейская пора

Леккор Михаил

Что же, послушаем полковника, рассмотрим его ум и рассудительность. Сделав вид, что задумчиво смотрю на работающий компьютер, сам готовлю позицию под нужный разговор.

И полковник меня не подвел. Ловко подведя ситуацию, когда нас осталось в подвале двое — большинство хозяйственников таскало различное барахло от склада до помещения, меньшинство наоборот и как бы тоже самое, просто еще не распакованное. Вот и были мы на чуть — чуть вдвоем.

А он сел лицом к спинке стула, по-кавалерийски, ткнул в рот «беломорину», предложил мне, откровенно удивился, когда я отказался, дескать, не курю. Уже в это время курящих,

а еще пьющих, среди советских мужчин почти не было. Их нередко даже подозревали чуть ли не в шпионаже. И вообще говорили просто: «Не куришь, не пьешь, здоровенький помрешь». Ведь уже знали о вреде вредных привычек, а все равно курили и пили.

Впрочем, полковник быстро прошел через стадию удивления. Директивно сказал:

— Если мы не в строю, без излишнего официоза, можешь ко мне обращаться просто Викентий Александрович.

Он посмотрел на меня свысока, подчеркнул:

— Имей в виду, солдатам и сержантам я разрешаю обращаться только по званию. Ты очень редкое исключение. По сути, неформально я тебя приравнял к офицерам. Понял, какая честь?

Да офигеть не встать, сколько лет я ждал! С другой стороны, в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Как взрослый к взрослому степенно поблагодарил за высокую честь. Бог уж с ним!

— Это тебе первая плюшка за свои умения. И еще много чего будет. У меня, как ты понимаешь, возможности небольшие, но широкие. Так что работай, за мной не заржавеет.

Помолчал, как бы отдалил позитивную часть от негативной. Потом заговорил уже сердито и злобно:

— Давай, рассказывай, что у тебя случилось с Вероникой. Имей в виду, рассказывай честно и открыто, иначе наши свободные отношения, как начались, так и закончатся. Ну-у!?

Вот ведь… отец. Что он там насочинял, мы за обедом впервые встретились! Ну, наш бег интима был быстрый, хотя и там, в основном, шевелилась только девица. В общем, получилось, как в кино: «Не виноватая я, он сам пришел». В данном случае лишь надо уточнять пол — виноватый я, а она сама пришла.

— Викентий Александрович, — сказал я, строго глядя на полковника искрине-честными глазами, — вы же сами все видели за обеденным столом в столовой. Ну, захотела ваша дочь большой и чистой любви, придумала она ее. Со своей стороны, я виноват только в том, что оказался через чур вежливым и добрым. Если б знал, что так ситуация развернется, был бы груб и зол. Я ведь не турецкий султан, гарем держать не могу.

А у меня дома красавица жена Маша, и я так почти уверен, она уже беременна. Товарищ полковник, что я дурак, чтобы, таким образом, свои мужские достоинства прищемить. Хотите, я жену сюда призову, уж она все поставит на свои места.

— Хм! — удивился Назаров, — ты мне не врешь случайно?

Я его своим попаданским разумом понимал. Энергичный, живой, деятельный… и вдруг прячется за свою жену. Кто у тебя там, Илья Муромец в юбке?

— Все это происходит из-за разницы в ментальности, — объяснил я, — ведь мы — северные удмурты — хотя сейчас к ХХ веку уже прилично ассимилированы вами, русскими, но все же остаемся другим народом из финно-угров. И у нас другие традиции и привычки. В частности, у нас существенно шире права и свободы женщин в семье, вплоть до того, что зачастую именно женщина является главой.

— Да ну вас, — не поверил Назаров, — непотребство какое!

— Это так, — подтвердил я, — причем нет никаких извращений

в интиме, в семейных отношениях и даже в экономике. Вот, например, моя жена Машенька, между прочим, чистая удмуртка, гораздо старше меня. Больше, чем на пять лет. И она параллельно является моим тренером. Именно под ее руководством я завоевал две золотые медали и, надеюсь, что завоюю еще. А вот вашей дочери, извините, я никак не вижу места в своей жизни.

— Чудны твои дела… — тут Назаров вовремя прикусил язык. В советское время даже просто упоминать Бога в разговоре было нельзя. Ну и подумаешь, что ты коммунист и начальник учебного центра в звании полковника. Могут так пнуть, мало не покажется. И он неубедительно закончил: — и как вы таким образом живете?

— Живем, Викентий Александрович, — отрапортовал я бодро, — я даже более того скажу — когда я уходил в армию, по некоторым признакам моя жена была на сносях. Так что я день ото дня жду сообщения, что она беременна, а потом родит, а я стал отцом.

— Эгхм, надеюсь не двойня? — обеспокоился полковник уже с другой стороны, — мне очень нужен специалист по вычислительной техники. Нам даже нужны, вплоть до Министерства Обороны!

— Так что, Викентий Александрович, можете успокоиться, на вашу дочь я никак не претендую, — сказал я, делая вид, что никак не услышал его оговорку относительно Министерства. Конечно, компьютерщики нужны сейчас всюду, потребности большие, а в наличии еще нет никого. Но мне и так хорошо. Поближе к кухне, подальше от начальства — этот нехитрый принцип появился еще где-то XIX века, ну и я его придерживаюсь. А то около начальства больно уж много крестов, что наградных, что могильных.

— М-да! — подытожил разговор Назаров, — честно говоря, это я не рассчитывал услышать. Будто сейчас поговорил не с юнцом, ты уж извини, а со своим сверстником. Сдержанно, умно и без эмоций.

— Вот, Викентий Александрович, вы же понимаете, — подхватил я, — мне из-за специфики национальной психологии трудно ругаться с Вероникой. При других обстоятельствах я бы просто уехал и со временем обе стороны бы все забыли. Но сейчас я прочно привязан к этому месту. Придется вам припомнить свои обязанности отца.

— Да?! — крайне изумился товарищ полковник. А вы, что думали, милейший, воспитали, кормите, карманные деньги даете и все? А девочка-то еще ребенок, большой, но ребенок. Так что процесс воспитания не закончен.

Впрочем, некий социальный люфт я себе могу позволить, все-таки не зверь:

— Викентий Александрович, но хотя бы на территорию учебного центра вы можете ее не пускать?

Назаров с возмущением посмотрел на меня, его бешеный взгляд говорил:

— Что ты мне говоришь, я — советский офицер, коммунист, взрослый, в конце концов, я все могу, я должен!

Но через несколько минут, успокоившись, он вздохнул и признался:

— Понимаешь, еще в начале 1970-х годов от меня ушла жена, мать Вероники, удрала с приезжим финансистом, я тогда служил под Томском. Вот с этого времени девочка постоянно находилась среди солдат. Боюсь, что для меня шкурка выделки не будет стоить, слишком уж сильный психологический удар будет по Веронике.

Я невольно рассмеялся, объяснив:

— Мы сейчас рассматриваем противодействие против Вероники, как смертельного врага. Может проще — я в дупель разругаюсь с ней, девочка поплачет, успокоится и забудет!