Арминута
Шрифт:
– Лови ее!
Но я не сумела дотянуться до Адрианы, потому что изо всех сил сжимала цепь.
– Протяни руку, синьорина, ничего с тобой не случится! – уговаривал меня Винченцо, а потом прицелился и подтолкнул посильнее. На третьей попытке я вытянулась на лету, почувствовала прикосновение металла к своей ладони и вцепилась в него что было сил. Я добралась до Адрианы. Винченцо был в восторге.
Сиденья замедлили круговой бег и постепенно остановились. Я спустилась с карусели и, пошатываясь, сделала по инерции несколько неуверенных шагов. Руки у меня тряслись, но не от холода: после нескольких
7
Когда мы дошли почти до самого дома, Винченцо отдал нам свой ключ. Он сказал, что ему надо вернуться на аттракционы, и велел нам не запирать дверь. Мне не хотелось возвращаться, не хотелось ложиться спать, я была под впечатлением от полета. За стеной, в комнате родителей, раздавался ритмичный скрип кровати, потом все стихло. Час за часом я никак не могла пристроить ноги и в итоге заехала ступней в лицо Адриане. Потом до меня снова добралась уже привычная мокрота, я встала и легла в пустовавшую постель Винченцо. Ворочаясь, я ощущала его запахи – подмышек, рта, гениталий. Представляла себе, как он сидит перед трейлером своего друга цыгана, как они болтают и курят. И только к рассвету задремала.
Он вернулся к обеду в рабочих штанах, густо заляпанных цементом. Как мне показалось, никто не заметил, что он не ночевал дома. Родители только коротко переглянулись, когда он подошел к столу. Отец, ни слова не говоря, равнодушно ударил его. Винченцо потерял равновесие, пошатнулся и угодил рукой в миску с пастой, заправленной теми самыми помидорами, которыми ему заплатили за несколько дней работы в деревне. Он упал на пол, свернулся клубком, прикрываясь руками от ударов, и стал ждать, когда все закончится. Увидев, что ноги отца удаляются, он перекатился в сторонку и улегся навзничь на прохладный пол.
– А вы ешьте, – приказала мать, державшая на руках малыша. Он не заплакал, когда поднялась суматоха, видимо, такие сцены были для него привычными. Мальчишки тут же послушно принялись за еду, Адриана лениво и невозмутимо подождала, пока наведут порядок на столе, и лишь тогда стала есть. Испугалась только я одна: мне никогда прежде не доводилось так близко видеть насилие.
Я подошла к Винченцо. Его грудь колебалась, он часто и неглубоко дышал. От ноздрей к открытому рту тянулись две струйки крови, скула уже начала опухать. Рука была испачкана красным соусом. Я достала из кармана платок и протянула ему, но он его не взял и отвернулся от меня. Тогда я села на пол сбоку от него, словно отметив границу и оберегая его покой. Он знал, что я тут, но не прогнал меня.
– В следующий раз душу из него выбью, – процедил отец сквозь зубы, поднимаясь из-за стола. К тому времени все уже покончили с едой, Адриана начала убирать посуду, а малыш захныкал – он хотел спать.
– Не хочешь есть – дело твое, – сказала мать, проходя мимо меня, – но тарелки все равно вымоешь, сегодня твоя очередь. – И она указала на раковину, полную грязной посуды. Они даже не посмотрели друг на друга – она и ее сын.
Винченцо поднялся на ноги и пошел в ванную
Адриана, ополаскивая намыленные мной тарелки, рассказала мне, что брат уже сбегал из дома. В четырнадцать лет он уехал с цыганами-карусельщиками после праздника в соседней деревне. Он помог им разобрать аттракционы, а когда они уезжали, спрятался в кузове их грузовика и вышел, как только они сделали остановку. Он боялся, что цыгане отправят его домой. Но они оставили его у себя на несколько дней, он работал вместе с ними, колеся по провинции. Потом его посадили на автобус, который шел к дому, и подарили на память драгоценную вещицу.
– Папа его здорово отколотил, – сообщила Адриана. – Зато у него осталось серебряное кольцо со странной гравировкой. Подарок того парня. Ты его вчера вечером видела.
– Но Винченцо, по-моему, не носит никакого кольца.
– Он его никому не показывает. Иногда наденет, покрутит на пальце и снова спрячет.
– А где, ты не знаешь?
– Нет, он постоянно его перепрятывает. Наверное, это волшебное кольцо. Если Винченцо его потрогает, он становится счастливее. Правда, ненадолго.
– И сегодня он тоже ночевал у цыган?
– Думаю, да. Если он возвращается с таким довольным видом, значит, был у них. Но он знает, что потом ему влетит.
Мать позвала ее снимать белье, сушившееся на балконе. Она, конечно, и мне поручала разные домашние дела и поторапливала, если я замешкаюсь, но по сравнению с тем, как она гоняла Адриану, это было ничто. Может, она меня жалела, а может, просто забывала, что я здесь. Она наверняка считала меня неумехой и была, конечно, права. Иногда я даже не понимала ее распоряжений, которые она отдавала скороговоркой, глотая половину слов.
– А что было, когда Винченцо первый раз сбежал из дома? – спросила я, когда Адриана пришла на кухню, чтобы убрать сложенные полотенца. – Вы все, наверное, переволновались? А родители обратились к карабинерам?
Адриана так сильно нахмурилась, что ее брови сошлись на переносице.
– Нет, к карабинерам – нет. Папа искал, ездил с кем-то на машине. А она не плакала, она молчала, – добавила Адриана, указав подбородком в ту сторону, откуда доносились крики: где-то снаружи мать орала на одного из сыновей.
8
Чтобы хоть ненадолго уснуть, я думала о море. Оно плескалось всего в какой-нибудь сотне метров от того дома, который я считала своим и где жила еще несколько дней назад. Только дорога отделяла наш сад от пляжа, и в те дни, когда дул юго-западный ветер, мать закрывала окна и до упора опускала жалюзи, чтобы в комнаты не наметало песка. Рев волн становился почти неслышным, а ночью укачивал, погружая в сон. Я вспоминала об этом, лежа в постели с Адрианой.
Я рассказывала ей, как мы с родителями гуляли по набережной и ходили в самый знаменитый в городе магазин мороженого. Она, в платье с тонкими бретельками, с красным лаком на ногах, шла с ним за руку, а я убегала вперед и вставала в очередь. Мне – фруктовое со взбитыми сливками, им – сливочное. Адриана даже не представляла себе, что все эти вкусы существуют на самом деле, и мне приходилось перечислять их вновь и вновь.