Арминута
Шрифт:
Мама Пат крепко меня обняла, как обычно тепло и неожиданно смущенно. Освободила для меня место на диване и пригласила сесть рядом. Кота она прогнала: сейчас было не до него.
– Мне очень жаль, – произнесла она. – Ты знаешь, как я к тебе привязана. Но это невозможно.
9
– Тебе нравилось там, в городе? – спросил как-то раз Винченцо.
Мы находились в подземном гараже большого здания. У стен беспорядочно валялись кучи корзин без дна, коробки из вспученного от влажности картона, дырявые матрасы, из которых торчали пуки шерсти. В одном углу лежала кукла без головы. Посередине, на свободном пятачке, мы с Адрианой и мальчиками резали помидоры для соуса на зиму – сначала напополам, потом на мелкие кусочки.
– Синьорина никогда раньше такого не делала, – кривляясь, тоненьким голоском протянул один из братьев.
Малыш всей пятерней залез в мусорную корзину, что-то схватил и потащил в рот. Матери не было, она за чем-то ушла.
– Ну так что? Почему ты сюда вернулась? – настойчиво расспрашивал Винченцо, тыча в мою сторону пальцем в красном соке.
– Это решала не я. Моя мать сказала, что я выросла и настоящие родители потребовали меня вернуть.
Адриана внимательно слушала, не отрывая от меня взгляда, хотя ей нужно было смотреть на свои руки и нож, которым она резала помидоры.
– Эй, реально, может, вытащите его из помойки? Чего размечтались-то? – воскликнул Серджо, самый злой из братьев. – Эй, ма! – крикнул он, повернувшись к выходу. – Ты правда сама забрала ее обратно? Может, надо было подумать?
Винченцо одной рукой толкнул его, а другой, злобно хмыкнув, повалил деревянный ящик, на котором тот сидел. Серджо, падая, задел ногой ведро, полное нарезанных помидоров, и часть из них выпала на пыльный бетонный пол. Я начала подбирать их и уже хотела выкинуть, но тут ко мне кинулась Адриана и ловко, как взрослая, отняла у меня грязные помидоры, помыла их и снова положила в ведро. Повернулась и выразительным взглядом велела мне молчать. Не должно пропасть ни кусочка. Я кивнула.
Мать вернулась с чистыми бутылями, которые нужно было наполнить. В каждой уже лежат лист базилика.
– О боже, у тебя хоть что-нибудь сегодня получается? – строго спросила она, взглянув на меня.
Я что-то прошептала в ответ – так мне было стыдно.
– Эй! Получается или не получается?
Я чуть заметно покачала головой.
– Может, оно и к лучшему, не то все испортила бы. Видно, не для всякой работы ты годишься.
У стены здания над откосом горел костер, на котором мать только что закончила кипятить бутылки с соусом в большом котле с водой. Винченцо приволок полмешка кукурузы и осторожно снял его с обгоревшего плеча. У него стали допытываться, откуда он ее взял, но он притворился, будто не слышит. Мы обрывали с початков листья и волокна, зерна под ними были мягкими и, если подковырнуть их ногтем, сочились молочно-белым соком. Я наблюдала за другими и делала, как они. Но кожа у меня была еще слишком нежной, и я порезалась краем листа.
Пока не остыли угли, Винченцо жарил кукурузу и переворачивал початки голыми руками, быстро хватая их кончиками пальцев.
– Пусть немного подгорят, так вкуснее, – объяснил он мне, лукаво посмеиваясь.
Он помахал первым початком перед носом Серджо, тот решил, что это ему, однако кукуруза досталась мне. Я взяла початок и обожглась.
– Вот спасибо-то! – пробормотал Серджо и стал ждать своей очереди.
– Я ее несколько раз ела, но только вареную. Так намного вкуснее, – сказала я.
Никто меня не услышал. Я молча помогла Адриане вымыть и убрать на место посуду, в которой готовился соус.
– Не обращай внимания на Серджо, он со всеми такой злой.
– Может, он прав, может, не твои родители потребовали вернуть меня. Теперь я уверена: я здесь потому, что моя мать заболела. Но спорить готова, она за мной приедет, как только поправится.
10
Дорогая мама или дорогая тетя,
не знаю, как тебя называть. Я хочу вернуться к вам. Мне здесь плохо, и это неправда, что родственники меня очень ждали, наоборот, они приняли меня как свалившееся им на голову несчастье: для всех я только обуза, лишний рот.
Ты всегда повторяла, что для девочки самое главное –
Ты больна и, наверное, не хотела говорить мне об этом, но я достаточно взрослая, чтобы быть рядом и помогать тебе.
Я поняла, что ты забрала меня совсем маленькой из бедной многодетной семьи ради моего же блага. С тех пор здесь ничего не изменилось. Если тебе не все равно, что со мной будет, пришли сюда дядю, пусть он заберет меня, иначе в ближайшие дни я выброшусь из окна.
P. S.
Извини, что не пришла попрощаться с тобой в то утро, когда вы заставили меня уехать, и не поблагодарила за пять тысяч лир, которые ты спрятала между носовыми платками. Оставшихся денег мне хватит на конверт и марку.
Я забыла подписать это письмо, написанное на листке из тетради в линейку. Бросила его в красный почтовый ящик, висевший рядом с дверью бакалейной лавки, и подсчитала остатки: можно купить два леденца – мне мятный, Адриане лимонный.
– Кому ты пишешь? – спросила она, тщательно вылизывая бумагу, которую отклеила от гладкой поверхности леденца.
– Маме, которая осталась в городе.
– Она тебе не мама.
– Тогда тете, – раздраженно отрезала я.
– Да, она троюродная сестра отца. Хотя на самом деле троюродный брат – это ее муж, карабинер, тот, который привез тебя сюда. Но деньги-то у нее. И она о тебе думает.
– Откуда ты знаешь? – спросила я, слизывая липкую зеленую струйку, стекавшую по палочке на пальцы.
– Вчера вечером слышала, как родители разговаривали об этом у себя в комнате. Серджо хотел меня прогнать, но я спряталась в шкафу. Кажется, Адальджиза собирается отправить тебя учиться дальше, в старшую школу. Не повезло тебе.
– О чем еще они говорили? – поинтересовалась я и перевернула леденец, пытаясь снять каплю с острого кончика.
Адриана неодобрительно тряхнула головой, сама ловко слизнула каплю и помахала рукой, призывая меня есть побыстрее.
– Да, пришла беда – отворяй ворота, – вздохнула она.
Я засунула весь леденец в рот и без всякой охоты продолжала сосать, пока от него не осталось нечто бесцветное, почти невидимое.
– Дай сюда, – раздраженно потребовала Адриана и обгрызла все до деревянной палочки.
Я спросила почтового служащего, как долго будет идти до того города мое письмо, сколько времени уйдет на доставку, сложила дни, умножила на два, добавила еще один: маме же нужно написать ответ. И начиная с одиннадцатого дня стала ждать, каждое утро сидя на низенькой каменной изгороди и наблюдая, как ребятишки на небольшой площади играют в салочки или в классики. Я сидела на ласковом сентябрьском солнце и болтала ногами, и порой мне представлялось, что, вместо того чтобы получить обычный конверт, я увижу своего дядю, которого всегда считала отцом. Он вернется за мной на своей длинной серой машине, я прощу его за то, что он отказался забрать меня назад, оставив на тротуаре перед домом, и уехал.
А может, они приедут вдвоем, она будет совсем здорова, сделает пышную прическу у своего парикмахера – он иногда стриг и меня, когда челка отрастала до самых глаз, – и наденет один из своих мягких шарфов, которые она носит в межсезонье и так красиво повязывает.
– Чего ты ждешь? Любовного послания? – шутил почтальон всякий раз, когда, безрезультатно порывшись в своей кожаной сумке, говорил мне «нет».
Однажды ясным днем рядом с домом остановился фургон. Водитель подошел к нам и спросил, на каком этаже живет получатель, и назвал имя матери. Он начал выгружать пакеты. Дети бросили играть и стали помогать втаскивать вещи по лестнице. Мы сгорали от любопытства, а он забавлялся, поддразнивая нас.