Армянское древо

Гуарч Гонсало Эдуардо

Наша миссия в Турции не обещала быть легкой. С тех пор, как Абдул-Гамид вновь восстановил абсолютизм, интеллектуалы проводили больше времени в тюрьмах, чем на свободе. Не говоря уже о том, что цензура в книгоиздании и печати, шпионаж турецкой полиции пронизывали буквально все стороны жизни.

Камбон закончил словами, которые много лет назад услышал от одного высокопоставленного турецкого служащего: «Армянского вопроса не существует, но мы его создадим».

В первые месяцы своего пребывания в Константинополе я смог убедиться в том, что между турками и армянами существует

большая напряженность. Не забылись мятежи в Зейтуне, ни то, как постыдно Наполеон Третий и англичане оставили на произвол судьбы армянские народы. Не забылся и Берлинский конгресс 1878 года.

Я проработал в посольстве пять лет и видел, как Поль Камбон постоянно направлял сообщения, в которых описывал, в каких условиях были вынуждены жить армяне, но наше руководство на Ке д’Орсе оставалось безучастным к этому вопросу.

Поль был огорчен этим, по его словам, «заговором молчания». И вот разразилось первое массовое убийство армян в самом Константинополе.

Никогда не поверю, что оно не было хорошо подготовлено. В один из вечеров в конце августа 1896 года возле Голубой мечети стала собираться толпа, она выкрикивала антиармянские лозунги и потом двинулась по улицам, круша на своем пути магазины и дома армян.

Все это быстро вылилось в своего рода гражданские волнения. Турецких войск на месте не оказалось, и это был заранее согласованный сговор. Улемы [10] во весь голос агитировали против христиан, требуя их смерти и уничтожения, и не было сделано ни единого жеста, чтобы защитить их.

Положение усугубилось настолько, что Камбон распорядился, чтобы у нас под рукой было все оружие, имевшееся в посольстве, — с улицы кричали что-то против Франции и Англии и камнями разбивали окна наших посольств.

10

Улем — богослов, знаток и толкователь Корана, мусульманский церковный авторитет.

Вдруг мы увидели группу лиц, бежавших к калитке сада. Она обычно была открыта — за советами в посольство через нее проходило много народу. Да и Поль решил сделать такой политический демарш — показать, что двери французского посольства открыты для всех.

Мы побежали на первый этаж, пытаясь закрыть калитку до того, как люди добегут до нее, но сверху раздался отчаянный крик Поля, кричавшего со своего балкона: «Это армяне! Это армяне! Пусть сначала зайдут, а потом закройте калитку!» Мы так и сделали, и на территорию вбежало семь человек, в том числе двое детей семи и восьми лет. За ними бежало человек тридцать или сорок турок, вооруженных самыми разными предметами, — от ножей до турецких ятаганов. Эти типы были настроены очень воинственно, и один из них — я узнал в нем одного из богословов — стукнул своей палкой по решетке и с угрозой в голосе потребовал, чтобы мы отдали им «гяуров».

Я, конечно, провел этих бедных людей внутрь посольства, и только там увидел, что у одного из них, видимо самого старшего, — ему было на вид лет шестьдесят — зияла глубокая рана на голове, он потерял много крови.

Поль Камбон кричал тем, кто окружил посольство, что они должны уйти, потому что здание посольства считается французской

территорией и поэтому неприкосновенно. Но толпа собиралась на площади, ее раззадоривал какой-то улем — худой человек в тюрбане с бледным лицом, обрамленным черной подстриженной бородкой, он бегал среди людей, подбивая их перелезть через загородку.

Ситуация была довольно опасная, ведь в посольстве в тот момент нас было всего шесть человек, и было очевидно, что мы ничего не смогли бы сделать, если бы распаленной толпе удалось проникнуть на территорию. К счастью, все закончилось угрозами, никто из них не решился войти, и через некоторое время они все понемногу разошлись.

При попытке срочно помочь раненому, потому что от потери крови он уже терял сознание, молодая девушка опередила нас и строго сказала, что она сама сделает, то что нужно.

Ей было не более восемнадцати лет, и в тот момент меня восхитил ее настрой — казалось, что угроза, нависшая над всеми нами, ее не касалась. У нее не дрогнула рука, когда она промыла рану, и она потребовала иглу и нить для того, чтобы эту рану зашить.

Я решил, что мне надо остаться с ней — хотя я и не знал, что там мне делать — я не мог отвести глаз от ее серьезного лица, сосредоточенного на выполнении своей миссии, и, казалось, что ее никак не волновали угрожающие крики толпы, доносившиеся снаружи.

Именно тогда я почувствовал, как неодолимо меня влечет к ней, и я не мог устоять, чтобы не спросить, как ее зовут. Не поднимая глаз от раны, она твердым голосом ответила мне на прекрасном французском языке: «Меня зовут Ноэми Мозян, я армянка».

* * *

Биографические заметки Ноэми Мозян

Моего отца преследовали годами, пока он не умер. Шеф полиции Константинополя заверил нас, что против нас они ничего не имеют, он посоветовал нам уехать поскорее оттуда и скорее забыть, что с нами было.

Был человек, который отдал свою жизнь за свободу своих близких. Мой отец Артак Мозян неоднократно повторял известную фразу: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». И так он прожил свою жизнь.

В течение многих лет я сомневалась, стоило ли следовать этой формуле. Он умер, защищая свои идеалы, так же как и многие сотни других армянских мужчин. Мы же оставались жить практически в нищете, под присмотром полиции и в условиях ненависти со стороны соседей-турок, потому что та же полиция следила за нашими перемещениями и предупреждала всех, что мы — опасные люди и что на каждой семье лежит печать пособников террористов.

Наконец, мы приехали в маленькую затерянную рыбацкую деревню Румеликаваги. Моя мать купила небольшой дом размером чуть больше обыкновенного шалаша, и мы там стали ждать, когда пройдет буря. Но есть бури, которые очень долго не утихают. Или же они превращаются в ужасные штормы, сметающие все на своем пути. Признаться, те годы были худшими для нас, армян.

Мой отец смог однажды переговорить с английским послом, который принял его, скорее всего, просто из любопытства. Когда отец рассказал о нашей ситуации, посол сказал, что он возьмет это на заметку, но надо иметь в виду, что в Османской империи все национальные меньшинства — греки, албанцы, арабы, курды, армяне и многие другие — имеют свои основания для жалоб.